Читать интересную книгу Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Расставляя мебель в гостиной, берите пример с английского сада, где мнимый беспорядок вовсе не следствие случайности, но плод высочайшего искусства, результат действий строго продуманных; не превращайте вашу гостиную в партер французского сада; стулья и диваны должны быть расставлены свободно — точно так же, как свободно посажены кусты и деревья в саду английском. В салонах, где мебель расставлена симметрически, начало вечера проходит в смертельной скуке; до тех пор, пока стулья стоят на своих местах, беседа едва тлеет; лишь к концу вечера, когда симметрия все-таки нарушается, когда потребности общения одерживают победу над строгим порядком, завязывается настоящий разговор, доставляющий собеседникам радость. Но в эту самую минуту наступает пора прощаться. Знаете ли вы, как вам следует поступить после ухода гостей? Изучите осмысленный беспорядок, в который они привели ваш салон; стулья и кресла остались в тех местах, которые более всего благоприятствуют беседе; кажется, что они сами продолжают вести какой-то увлекательный разговор. Ни в коем случае их не переставляйте; поблагодарите мудрый случай и сделайте беспорядок этого вечера порядком всех последующих дней. Поверьте, так будет лучше, и когда к вам в следующий раз придут гости, они начнут веселиться на три часа раньше. Это уже неплохо, но этого недостаточно. Хорошие говоруны ненавидят праздность. Люди острого ума ни на что не способны до тех пор, пока продолжают с церемонным видом держать в руке шляпу; в отличие от людей простодушных, они не умеют управляться с ней во время разговора — не умеют ни растерянно крутить и вертеть ее, как крестьяне, ни смущенно разглаживать, как школьники; им потребны вещи подороже: английские флаконы, турецкие курильницы, бонбоньерки саксонского фарфора, золотые цепочки, золотые кости, золотые ножницы… Да-да, именно это: ножницы, перочинные ножи, кинжалы; люди острого ума обожают холодное оружие!.. Вооруженные, они обретают весь свой ум и становятся очень опасны. Как ни занят политик, как ни много у него дел, он часы напролет будет болтать, смеяться и рассуждать вам на радость, если у вас достанет ловкости подложить ему перочинный ножик или ножницы; ничто так сильно не вдохновляет наших государственных мужей. Шутка, близкая к правде: чем больше пустяков будет в вашем салоне, тем меньше их окажется в разговоре.

Есть и еще одна вещь, о которой следует помнить: если вы хотите, чтобы в вашем салоне завязалась интересная беседа, не прилагайте к этому никаких усилий. Боже, как скучны те люди, которые почитают сами себя блестящими говорунами и выставляют напоказ собственное искусство; которые гордо думают: «Вот как прекрасно я веду беседу!»; которые произносят бесконечные монологи, а на тех, кто их перебивает, смотрят с ненавистью и презрением, как бы говоря: «Фи! Вы не знаете, что такое настоящая беседа!» Заранее обдуманная беседа приятной не бывает. В гостиной собрались добрые друзья; завязывается разговор ни о чем; каждый говорит без затей все, что приходит ему в голову; одни — люди серьезные, другие — сумасброды; одни стары, другие молоды; одни глубокомысленны, другие простодушны; некая дама задает коварный вопрос, некий господин дает на него язвительный ответ; энтузиаст делится бурными восторгами, скептик отвечает суровой критикой; сплетня прерывает спор, эпиграмма его возобновляет, страстное похвальное слово подливает масла в огонь… дурацкая шутка примиряет всех спорящих. Время пролетает незаметно, и вот уже пора расставаться; все довольны, каждый внес свою лепту в разговор и, к собственному удивлению, имел успех. Собеседники обменялись идеями, выслушали новый анекдот, узнали интересные известия; уходя, они продолжают смеяться над нелепой идеей чудака, улыбаться прелестной наивности молодой женщины и похвальному упорству старого ученого; вот и получается, что, хотя никто из этих людей не готовился к беседе и не обдумывал ее, она удалась на славу.

Нам не по душе те чересчур услужливые хозяйки дома, которые утром продумывают меню салонной беседы так же тщательно, как и меню обеда. Госпожа Кампан[613] разработала на сей счет целую систему, которой учила своих воспитанниц и которая всегда казалась нам ничуть не увлекательной; согласно этой системе, беседа за столом должна зависеть от числа гостей. Если их дюжина, говорить следует о путешествиях и литературе; если восьмеро — об изящных искусствах, науках, новых изобретениях; если шестеро — надобно затеять разговор о политике и философии; если четверо, можно дерзнуть обсудить чувствования, сердечные грезы, романические приключения. — А если обедают двое? — Тогда торжествует эгоизм: каждый говорит о себе.

Об этой странной системе госпожи Кампан мы узнали от ее прославленной ученицы герцогини де Сен-Лё, которая любезно посвятила нас во все детали; мы не раз вместе смеялись над ними. Когда в замок Арененберг случалось нагрянуть неожиданным гостям, герцогиня восклицала: «Все мои планы нарушены; я-то собиралась поговорить о философии, а теперь придется обратиться к литературе и путешествиям». Что в переводе означало: за обедом будет десять человек. Увы! сегодня эта тонкая шутка навевает одну лишь печаль[614].

К счастью, приготовления такого рода совершенно не нужны людям, которые владеют искусством беседы; они настолько доверяют собственному уму, что не чувствуют потребности упражнять его заблаговременно. Вот отчего мы так нежно любим людей выдающихся: поскольку ум у них острый, они никогда не считают нужным остроумничать.

Между тем, объясняя вам, как беседуют посетители наших салонов, мы забыли рассказать, о чем они беседуют… Ничего не поделаешь! мы прощаемся с вами и спешим покинуть Париж, ибо жара здесь последние три дня стоит совершенно невыносимая.

29 сентября 1844 г. Париж, превратившийся в маленький немецкий городок

Мы возвратились в Париж после трехмесячного отсутствия — и не узнали его. Вообразите маленький немецкий городок — спокойный и степенный, населенный людьми добропорядочными, рассудительными и праздными. Куда делись оживление и шум? Куда пропали суетливые человечки с зеленоватым цветом лица и красными руками, шныряющие по улицам и разговаривающие сами с собой? куда делись высокие тощие женщины со свирепым видом и завистливым взглядом, глядящие на каждую встречную как на неприятельницу или жертву? куда исчезли приметы деятельной жизни и напряженного труда? всех их сменили на парижских улицах добродушные толстяки с румяными щеками и простодушной улыбкой, которые прогуливаются молча, неторопливо и беспечно, и всем своим видом, кажется, говорят: «Я гуляю для собственного удовольствия; никто меня не ждет, я никуда не спешу», и красивые нарядно одетые женщины, которые не выставляют свой убор напоказ и с терпеливым любопытством разглядывают дома, деревья и экипажи. По всему понятно, что это иностранки. Француженке, если она одета нарядно, нет никакого дела до того, что происходит вокруг; она не смотрит на встречных и заботится только об одном: смотрят ли встречные на нее… Рано или поздно итальянское словечко, испанское восклицание, английское yes или немецкое ja выдают, из какой европейской страны прибыли к нам эти прекрасные незнакомки, — о чем, впрочем, мы уже догадывались, ибо осанка и походка ничуть не менее красноречивы, чем слова. Таковы новые обитатели Парижа, — независимые путешественники, которые странствуют ради забавы, никуда не торопятся и выбирают для посещения прославленной столицы удобный момент — тот, когда постоянные жители ее покинули; так туристы предпочитают осматривать знаменитый замок в тот день, когда владельцев нет дома.

Если вам все-таки попадется на глаза элегантная парижанка, вас поразят ее бледность и томность; молодой женщине неможется, она либо на сносях, либо только что родила; если же — что еще менее вероятно — вы встретите парижанку, которая не страдает ни от какой болезни, будьте уверены, что она носит глубокий траур и пребывает в большой печали: странная вещь, удивительная вещь: три месяца назад все эти причудницы тоже носили глубокий траур, но весело разъезжали в колясках и хохотали, как безумные. Вы осведомлялись у них, по кому они носят траур так долго и с таким удовольствием, и слышали в ответ: «Это траур по привычке». Понятно, что нынешний печальный траур кажется вам вещью довольно странной и не перестает вас удивлять. Что же до наших элегантных парижан, завидев одного из них в толпе мирных чужестранцев, вы тотчас в тревоге устремляетесь к нему; он делает тщетные попытки добраться до вас, но увы, он больше не ходит вприпрыжку, напевая новую польку, он хромает и стенает: то ли оттого, что в первый день скачек свалился в канаву, то ли оттого, что недавно вернулся из Неаполя, где его укусил скорпион (истинное происшествие!); он спешит рассказать вам о своих злоключениях и тем извинить свое присутствие в Париже, ибо приличному человеку в это время года в столице делать нечего. В самом деле, сейчас в Париже остались одни жертвы. Вообразите только эту роковую метаморфозу: неугомонный город, который в одночасье покинули все местные буяны, все депутаты, адвокаты, журналисты, «синие чулки» и кокетки; громадный театр, который лишился разом оркестрантов, актеров и актрис; родину тщеславия, где не осталось ни одного честолюбца; вообразите только Париж, по улицам которого расхаживают люди, не имеющие ни ожиданий, ни притязаний, которые не стремятся ни ослепить, ни оглушить, ни унизить, ни обмануть! Зрелище чудесное и непостижимое, великое в своей простоте, выдающееся в своей наивности и потому исполненное прелести. Ни на бульварах, ни на улицах не заметно никакой суеты, экипажи ездят совершенно свободно, пешеходы шествуют, а не бегают; осенние парижане — существа непритязательные; в столице не осталось никого, кроме молодых приказчиков, получающих скромное жалованье, которого недостает на оплату сельских радостей; кроме старых кассиров, вечных пленников большого города, забывших о существовании ручьев, лугов и долин и помнящих из всех даров природы лишь один-единственный — табак; кроме старух, живущих на ренту, согбенных под тяжестью лет и бесформенных темно-синих капотов и накопивших ровно столько денег, сколько хватает на содержание старой служанки, которая помогает хозяйке дотащиться до гостеприимной скамейки в парке, освещенной лучами осеннего солнца; кроме юных вдов и осиротевших девиц, которым блестящее образование служит источником заработка и которые, дав последний урок и распростившись с последней ученицей, скрепя сердце наслаждаются разорительным бездельем. Не в силах пройти мимо цветочного рынка, они покупают букетик фиалок, пучок гелиотропов, горшочек с ромашками! Это дорого; но ведь наступили каникулы[615] — надо же побаловать себя.