путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет — для ужина в ресторане.
Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:
— Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная… Каким только врачам не показывали… «Нервы», говорят… А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы… — губы Ларисы Ивановны дрожали. Пойду, корвалола выпью.
Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:
— Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами… Я не могла, ну никак не могла по-другому… — она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом. — Простите меня, пожалуйста.
Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.
— Что с Анечкой? С Леонидом? — она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.
Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках — будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: «Вика, Викушка наша приехала!»
Виктория поднялась и подошла к худенькой женщине, оказавшейся на полголовы ниже ее:
— Мама, мамочка, это я!
Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: «Как же это, как это все вышло, дочка?»
И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.
— О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь — другая жизнь… А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек — они ещё и в августе постоят… — Евгения задумалась. Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет… Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду — ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у неё сердце слабое.
— Ну, про Максима-то расскажи хоть немного! — попросила Лариса Ивановна. — Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!
— У него все хорошо. Только я ни разу его не видела — это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала… Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка? — поспешила Виктория сменить тему.
— Анечке пятнадцать — совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают — все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной… На коньках прекрасно катается — даже приз в одиночном катании получила… — охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.
— Мама! Нам бы дочку покормить — ужинать давно пора. — Ты останешься ночевать, детка? — в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.
— Не могу, мамочка… Ах, ладно! Была не была — остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать… А утром съездим к отцу, — согласилась Вика.
Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.
— Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! — Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.
Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.
— Слава Богу, ты хорошо живешь… Значит, замуж выходишь… Ученый парень, говоришь? — проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.
— Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно — ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?
— Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром — все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.
— Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии… — мать разглядывала паспорт. — вспомнила! Антонию Браун — ну, эту известную фотомодель… У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают… Да точно, точно, вылитая А. Б.!
— Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили… Ну что, берем машину до Солнечногорска?
Евгения засмеялась:
— Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.
— Бабушка, милая, пожалуйста, сделай операцию. Чтобы разглядеть потом меня хорошенько, и мужа, и внуков. Мы обязательно приедем! — горячо обещала Вика, обнимая Ларис Ивановну, с отвращением ловя фальшь в своем бодром обещающем невозможное голосе. Ох, кабы знать, кабы знать…
Проводив внучку и постояв у калитки, Лариса Ивановна вернулась в дом, ощутив новый запах — запах духов Виктории. Вот и все — да и была ли она? Только цветной пакетик на столе забыла. Лариса Ивановна развернула и поднесла содержимое к глазам: зеленые купюры и сложенный конвертиком, как для лекарственного порошка, листок из блокнота. Тяжелый. Развернула черный гладкий шар величиной с грецкий орех, а на листочке что-то написано. Проковыляла к столу, зажгла настольную лампу и рассмотрела знакомый, школьный почерк: «Родные мои, это очень важный амулет. Мне подарил его волшебник на счастье. Пусть будет у вас. Я загадала ему, чтобы нам поскорее встретиться. А деньги — на бабушкину операцию. Люблю вас. Вика».
Пока на даче Дороговых хлюпали носами растроганные женщины, а Вика рассказывала про свои приключения, два парня — один краше другого — в «фирме» и с мощными жующими челюстями, скучали в сереньких «Жигулях», скромно приткнувшихся в кустах боярышника у соседнего дома. Поздно ночью, дождавшись, когда у Дороговых погас свет, они все же съездили куда-то перекусить и снова заняли свой пост. Утром, пропустив вперед двух женщин, направлявшихся к шоссе, одна из которых, несомненно, была «объектом № 2», «Жигули» тронулись следом.
Женщины «голосовали»