Читать интересную книгу История под знаком вопроса - Евгений Габович

Однако отвлечение, вызванное трехлетним путешествием, было лишь прелюдией к годам гражданской войны, вынудившей в 1567 году Скалигера сменить письменный стол на обмундирование солдата. Став в 22 года гугенотом, Скалигер был одним из известнейших их последователей и теоретиков во Франции, враждебное отношение к которому со стороны католиков было хорошо известно. Написанные после путешествия рукописи не удавалось опубликовать, все наследное имущество было разграблено, многие друзья юности погибли. После завершения войны в 1570 году он осел в Валенсии, где преодолел свою послевоенную грусть и глубокую депрессию, интенсивно изучал римское право и завязал знакомство с выдающими французскими юристами, в первую очередь с выдающимся французским историком права Жаком (Яковом) Куясом (Куяцием). Здесь Скалигер начал восстанавливать утерянные фрагменты работы средневекового юриста и историка Африкануса (самая его значительная работа послевоенного периода по собственной оценке Скалигера), результаты которой Куяс (якобы 1522–1590), сделавший Скалигера своим ассистентом, широко использовал в своих трудах по римскому праву. Похвала этого широко известного во Франции ученого, скупого на хвалебные гимны, в адрес Скалигера, бывшего на 20 лет моложе его, много способствовала возрождению его авторитета.

Куяс предоставил Скалигеру кров в своем доме, ввел его в круг своих корреспондентов и коллег, открыл ему доступ в свою богатую коллекцию старинных рукописей числом около 200 и Скалигер интенсивно использовал эти рукописи в своей работе. Дружба с Куя — сом продолжалась до самой смерти последнего. Кроме того, в Валенсии он приобрел еще одного друга и помощника на всю жизнь: молодого тогда еще католика Жака — Августа Ту, будущего историка и председателя парламента. Тогда же он познакомился с Клодом Депьюи, видным деятелем парламента в Париже, который снабжал его редкими книгами, консультировал по разным вопросам и служил для него связующим звеном в контактах с итальянскими гуманистами.

Послевоенная идиллия кончилась в августе 1572 года. По приказу правительства Скалигер отправился в Польшу в составе делегации претендента на польский престол, но его застало в Страсбурге страшное известие о расправе с гугенотами в Варфоломеевскую ночь и его желание служить парижскому правительству на этом закончилось. Спасаясь в Женеве от возможных преследований, он сразу же получил предложение стать профессором философии. Его колебания в этой связи были связаны с его нелюбовью к публичным выступлениям: весь его гений проявлялся за письменным столом, а не в аудитории. Но так как власти города не препятствовали его писательской деятельности, он начал читать лекции по Аристотелю и Цицерону, встреченные положительно немногочисленными студентами.

Заскакивая на 20 лет вперед, скажу, что именно нелюбовь к публичным выступлениям побудила Скалигера не сразу принять кафедру в Лейдене, осиротевшую после отъезда Липсия. Сначала ему пришлось оговаривать с руководством университета и города, что от него не будут требовать никаких лекций. Он предпочитал всем возможным аудиториям таковую, состоящую из одного единственного слушателя или собеседника. Тем не менее вокруг Скалигера всегда подвизалась научная молодежь и недостатка в учениках и юных почитателях у него не было.

Тем не менее несмотря на успех своей краткой профессуры в Женеве, Скалигер в октябре 1574 года, как только положение во Франции несколько успокоилось, вернулся на родину и жил в имениях своего покровителя и друга де ла Рошпозе. Последующие 20 лет до своего переезда в Лейден Скалигер, южнофранцузский патриот, провел в разных имениях этого своего покровителя или в поездках по городам Франции, в основном южной. Так, в 1581 году он посетил Куяса в Бурже, куда тот перебрался из Валенсии, чтобы выразить ему свое соболезнование в связи со смертью сына. Благодаря небольшому наследству, оставленному ему его матерью, и великодушию его друзей, он никогда не испытывал финансовых затруднений. И это, несмотря на то, что установленное Генрихом III в 1579 году ежегодное королевское содержание в 2000 франков не было ни разу, даже после ходатайства его влиятельных парижских друзей, выплачено.

О женщинах в его жизни ничего не известно: Бернайс лишь подчеркивает, что он никогда не подумывал о женитьбе. Благодаря всему этому он смог себе позволить посвятить двадцать лет своего наилучшего возраста научным занятиям, не отвлекаясь ни на службу, ни на исполнение взятых на себя семейных обязательств. Бернайс считает, что именно поэтому его творчество пронизано легкостью и свободой, которыми отличаются люди, никогда не бывшие под ярмом. Этим же он объясняет ту скорость, с которой он готовил к печати книги латинских классиков, на которых я здесь не буду останавливаться. Пусть филологи описывают его находки не публиковавшихся ранее текстов и его споры на эту и другие филологические темы с итальянскими филологами, французскими педантами и итальянскими же корректорами. Ограничусь мнением Бернайса о том, что Скалигер достаточно посеял мудрого, чтобы прикрыть рваные раны на теле исторической филологии, нанесенные ей варварством Средневековья. Красиво сказано, но верится с трудом: как-то очень уж прытко все это происходило.

Исправление неисправимого хронологического сокровища

Во всяком случае, внеся свой весомый вклад в создание классической филологии, Скалигер стал применять свои дивинаторские таланты к историческим источникам, что и стало со временем его основным родом деятельности вплоть до создания хронологии как научной дисциплины. Первой жертвой его мании переворачивания классиков на собственный лад стал некий Марк Манилий — якобы римский астроном первой половины первого века н. э. Считается, что он сочинил между 9–м и 22–м годами н. э. поучительное стихотворение «Астрономика» на темы астрономии и астрологии для императора Тиберия, состоявшее ни много ни мало из пяти книг. Вот за этого астрономического стихоплета и взялся Скалигер, сразу распознав, что Манилий не справился со своей задачей и расставил строки (а, может быть, и слова) в неправильном порядке. Поиграв с порядком строк, включив на всю мощь своего внутреннего дивинатора мало обеспокоенный действительным восстановлением оригинального текста (Бернайс, стр. 47) Скалигер превратил «Астрономику», по словам Бернайса, «в то, что соответствовало цели, для которой он хотел ее использовать: в нить Ариадны для представления древней астрономии». Эта работа 1579 года должна была проложить для него путь к собственной хронологической системе.

Считается, что она проявилась в 1583 году как непосредственная реакция на григорианскую реформу календаря. Но вот что удивительно: Бернайс отмечает, что, во-первых, реакция на «Улучшение хронологии» была крайне сдержанной. Она, мол, воспринималась как нечто чуждое. Ее знали, о ней говорили, но мало читали и еще реже хвалили. Ничего конкретного обо всем этом Бернайс не сообщает, что противоречит его манере приведения детальных доказательств для каждого утверждения. Во-вторых, же Бернайс подчеркивает, что никакой полемики о календарях Скалигер в эти годы не вел, но зато через 10 лет из Лейдена начал вести такую полемику со свойственной ему энергией. Так, может быть, предположение Пфи — стера о том, что год публикации «Исправления хронологии» был позднее подделан («исправлен» и подогнан под дату григорианской реформы), соответствует действительности?

Интересно, что итальянские гуманисты, как отмечает Бернайс на стр. 50, гуманисты, не хуже Скалигера знавшие «античные» произведения, были убеждены, что из частокола цифр, относительных датировок, указаний годов в разных системах отсчета и прочей еще хуже датированной исторической информации никакую непротиворечивую хронологию давнего прошлого создать не удастся. Но, может быть, просто природа не одарила их столь щедро дивинаторскими способностями, как создателя хронологии Скалигера?! И, вообще, если что-то нельзя, но очень уж хочется, то можно.