Читать интересную книгу Мемуары - Ш Талейран

Каждый из ораторов подходил к вопросу с той точки зрения, которая была свойственна его обычным взглядам и вытекала из особенностей его таланта. Сопоставляя все, что было сказано хранителем печати и докладчиком парламента об общей сумме государственных обязательств и недостаточности доходов, о возможных улучшениях и установленном дефиците, об экономии в будущем и скудости в настоящем, суровый Роберт Сен-Венсен находил, что для обеспечения займа нет ничего, кроме огромного дефицита, что нельзя, не допуская недобросовестного умолчания, предназначать на покрытие нового долга прежние налоги, уже служившие обеспечением старых займов, и что парламент явится соучастником в преступлении, если он предложит заимодавцам оказать доверие государству, покрывая своей регистрацией ту бездонную пропасть, в которую кредиторы низвергнут свои капиталы.

Фрето, поверхностное красноречие которого объяснялось недостатками его эрудиции, поразил короля и все собрание сопоставлениями, заимствованными им из собственной памяти. Он прямо возражал против неправильного и двойственного положения хранителя печати, который, продолжая занимать должность первого президента парижского парламента, явился на заседание для выполнения функции министра, намечая проекты законов в совете, претендовал на их обсуждение в парламенте и сосредоточивал таким образом в одном лице законодательную инициативу и утверждение законов, пристрастие составителя проектов и непредвзятость судебного сановника. Он пришел не более не менее как к выводу о необходимости исключить Ламуаньона из собрания в момент подсчета голосов. Аббат Лекуанье приводил такие же основания в пользу исключения генерального контролера Ламбера, участвовавшего в заседании в качестве почетного советника.

Аббат Сабатье, с которым я уже познакомил, как с одним из советников герцога Орлеанского, льстил королю похвалами, что придавало еще больше пикантности его горькой сатире на министров. Он настаивал, на своем излюбленном проекте созыва Генеральных штатов и указывал, что впредь парламент не сможет привлекать общественное доверие. Поэтому он приветствовал периодические созывы представителей народа и призывал их снова взять на себя ведение дел и положить предел тем хищениям, от которых они одни обладали целебным средством.

Несколько членов говорило в пользу указа. В этом обширном собрании были также сторонники двора. Среди них выделялся герцог Ниверне, известный с 1771 года своим противодействием планам канцлера Мопу. Люди редко сохраняют энергию до конца своей деятельности. Царедворцы рано стареют, и почти все люди, старея, легко становятся царедворцами.

Обсуждению указа было посвящено полных семь часов, и король слушал все время с неослабевающим вниманием, а нередко даже со знаками интереса. Казалось, что ему приходится больше всего бороться с впечатлением, произведенным на него речами д'Эпремениля, Сабатье и Фрето. Но в этом отношении его хорошо подготовили.

Когда были выслушаны все говорившие и надо было собрать и подсчитать голоса, хранитель печати поднялся, приблизился к королю, выслушал его распоряжения и возвратился на свое место. После этого король произнес слова: "Я приказываю, чтобы указ, гласящий ...... был записан в регистрах моего парламента для его выполнения согласно форме и содержанию".

Теперь наступил момент для выступления на сцену герцога Орлеанского. Но, чтобы хорошо понять подготовленную ему роль, необходимо обратить внимание на употребленные королем выражения. Произнесенная им формула была бы совершенно правильна, если бы дело происходило действительно в "королевском заседании", то есть если бы после обсуждения были собраны голоса и король приказал бы только то, что вытекало из установленного мнения большинства. Но именно этого-то основного вывода из всякого обсуждения в собрании на этот раз недоставало. Обсуждение происходило свободно, но голоса не были собраны. Можно, по правде говоря, предполагать, что если бы министр был более мужествен и ловок и решился допустить подсчет голосов, то результат был бы благоприятен для указа. Во всяком случае несомненно, что были приняты все меры для получения большинства. Заседание было назначено в такое время, когда вакации парламента должны были формально закончиться, но по известному обычаю затянулись далеко сверх законного срока. Не хватало многих членов, и из шести президентов на заседании присутствовали только четыре. Но в то же время архиепископ тулузский не упустил предупредить всех тех, на кого он рассчитывал. Кроме того, в собрание было привлечено чрезмерное количество штатных советников, почти никогда не пользовавшихся своим правом присутствия, и чинов судебной канцелярии прошений, зависимых уже по самому своему положению, причем из последних были привлечены наиболее зависимые в силу своего характера или честолюбия. Несмотря на столько мер предосторожности, правительство не дерзало рассчитывать на большинство, хотя оно было бы счастливо им располагать, и собрание превратилось в итоге в настоящее королевское судебное заседание, что, бесспорно, должно было отпугнуть привлекаемые капиталы. Нельзя слишком подчеркнуть всю неосторожность и в то же время робость подобного поведения.

Министры думали помочь беде, исключив из приказа о регистрации следующие слова, характерные для королевского судебного заседания: "согласно моему точному приказу". Вычеркивая эти слова, они льстили себя надеждой, что этим они заставят публику замолчать, и думали доказать, что происходило заседание в присутствии короля, но не формальное королевское судебное заседание. Разоблачение этой увертки было для них смертельным поражением. Советники герцога Орлеанского предоставили ему нанесение именно этого оглушительного удара. Король едва кончил говорить, как встал герцог Орлеанский и заявил: "Если король заседает в парламенте, то надо собрать и сосчитать голоса; если это королевское судебное заседание, то нам предписывается молчание". Он остановился, но так как король ничего не ответил, то он продолжал: "Ваше величество, разрешите повергнуть к вашим стопам мой протест против незаконности ваших приказаний". Надо вспомнить взгляды, существовавшие тогда во Франции, и действовавшие там принципы власти, чтобы понять впечатление, которое должен был произвести этот первый случай, когда принц крови заявлял протест в парламенте и в присутствии самого короля объявлял незаконным отданные им распоряжения.

История монархии не знала ничего похожего. Были известны принцы крови, сопротивлявшиеся с оружием в руках королевской власти, но никогда еще не видали, чтобы они ставили ей конституционные пределы.

Король, удивленный и приведенный в замешательство, поспешно заявил: "Это законно" и велел немедленно приступить к чтению второго указа. Как только оно было закончено, он встал и вышел вместе со своими двумя братьями, после восьми с половиной часов заседания, сильно его взволновавшего и давшего ему много оснований к беспокойству.

Принцы и пэры, а с ними и герцог Орлеанский, по обычаю встали и проводили его, затем, вернувшись, снова приступили к обсуждению, возобновившемуся с большой горячностью. Сторонники двора хотели прервать заседание и отложить его на неделю, чтобы дать умам возможность успокоиться. Они указывали, что господа (таково было парламентское выражение) изнурены от усталости и нуждаются в отдыхе.

Лепелетье де Сен-Фаржо, который, несмотря на свою молодость, был уже президентом парламента в "берете", также предложил отсрочку, но только до следующего дня. Это решение соответствовало слабости его духа и робости его характера, которые побуждали его постоянно считаться со всеми партиями, пока республиканский образ мыслей не получил преобладания и не разрешил всех его колебаний. Тогда он еще не предполагал, что когда-нибудь он заслужит в качестве республиканца славу мученика и почетный венок.

В этот день на него энергично нападал аббат Сабатье; он объединил обе точки зрения, требовавшие отсрочки заседания, чтобы сразу подорвать их, и заявил, что "господа не должны алкать и жаждать ничего, кроме справедливости, и должны посвятить ей остаток сегодняшнего дня, так как у них не может быть уверенности, что им будет предоставлен следующий день". Произнося эти слова, он пытался придать своему тону нечто пророческое. Аббат Сабатье предложил затем герцогу Орлеанскому представить письменный протест, и, опасаясь, что память принца ему изменит, он подсказал ему выражения, почерпнутые в собственной памяти, которые, как ему казалось, он слышал из уст герцога.

С этой помощью герцог Орлеанский выполнил то, что от него требовалось, и заставил записать в регистрах парламента, что тотчас же после приказания короля о регистрации указов он встал и заявил следующий протест: "Ваше величество, я умоляю разрешить повергнуть в парламенте к вашим стопам заявление, что я считаю эту регистрацию незаконной и что необходимо для оправдания лиц, которые призваны в ней участвовать, добавить, что она производится согласно точному приказу короля".