Читать интересную книгу Бастион одиночества - Джонатан Летем

Младший мог целыми днями просиживать дома и любоваться на свои «Золотые диски». А ты, ты заставлял себя выходить на улицу и шагать по серым тротуарам прочь с Дин-стрит.

Иногда он с самого утра отправлялся на Монтегю, проходил сквозь толпу школьников из Хайте, спешивших на первый урок в Сент-Энн и «Пэкер», и сворачивал в сторону моста, чтобы в одиночестве покурить травки. Вдали от учителей и школьных охранников, Дилана, Артура, Роберта. Вдали от звонков на урок, команды «Флэмбойен», «Свирепых убийц» из Ред-Хук, которые хотели, чтобы он присоединился к ним, «Томагавков» из Атлантик Терминале. Все уходило, рассеивалось, как дым в воздухе. Он сидел у подножия Бруклинского моста на городской свалке, глядя на проржавевшие крылья полицейских автомобилей, разбитые счетчики такси, скелеты других машин, с торчащими в зажигании ключами, словно эти развалюхи еще надеялись встать в строй. Уходило все. Младший. Старший. Мингус.

В каком-то смысле Старший был таким же, как Доза. И, несмотря на свою фанатичность, замечал все вокруг.

Несколько раз Доза следил за Старшим, когда тот отправлялся на встречу с офицером, наблюдающим за досрочно освобожденными. И тайно провожал его до книжного магазина на Ливингстон-стрит, где Старший подолгу изучал картинки из порножурналов, лежавших на полке между гороскопами и сборниками тестов для государственных служащих. Свои вылазки в этот книжный Старший прекратил лишь после того, как старый еврей велел ему или что-нибудь купить, или проваливать.

Однажды Старший ущипнул Дозу за руку, столкнувшись с ним в прихожей, и сказал:

— Иногда мне кажется, ты ходишь за мной по пятам, сынок. Надеюсь, ты хоть что-нибудь наматываешь себе на ус.

Из того дня, когда произошло убийство, Доза помнил лишь собственное чувство безграничного стыда и страстное желание, чтобы белый парень ничего этого не видел.

Если он возвращался мыслями к тому моменту, то жалел лишь об одном: что не разделался со Старшим под покровом ночи, наслав на него стаю шлюх, или не всадил в его вампирское сердце серебряную пулю.

Не стоил старик того, чтобы стрелять в него. Если бы у Дозы был скальпель, он просто отрезал бы Старшего от Младшего. Но в тот день им завладело желание защитить отца. Вот как нужно было объяснить это копам.

Споффорд.

Барри не было ни в момент предъявления Дозе обвинения, ни на слушании дела в суде. Он сбежал, уехал вместе с гробом Старшего в Северную Каролину, оставив Дин-стрит, свою комнату с залитым кровью полом и осевшим на диванных подушках кокаиновым порошком. Никто не хлопотал об освобождении Дозы, не собирался вносить за него залог. А как же Артур Ломб? Ему ведь предстояло развивать их бизнес. С кем? С перепуганной матерью?

Никто не знал, что Дозе уже исполнилось восемнадцать. Сначала его отвезли в Бронкс и поместили в «Споффорд Джувенайл» вместе с тринадцатилетними распространителями героина, четырнадцатилетними трансвеститами и несовершеннолетними растлителями малолетних. Сидела здесь и парочка убийц, которые еще не достигли половой зрелости. Оба лишили жизни таких же детей, какими были сами. А Доза уже брился и, кроме того, застрелил взрослого человека. Мальчишки приняли его как главного. Через десять дней из Филадельфии прислали копию его свидетельства о рождении, и ошибку тут же исправили. Дозу перевезли в тюрьму на острове Райкер.

Но если время от времени он и вспоминает об августе восемьдесят первого, то думает только о Споффорде: о двенадцатилетнем соседе по койке из Бед-Стай, который слышал голоса и постоянно твердил: «У меня в башке Баггз Банни». Этот мальчишка похитил третьеклассницу со двора школы № 38, отвез ее на конечную остановку Лонг-Айленд Рейл-роуд, разделся, снял одежду с жертвы и заставил ее есть его фекалии, а теперь сходил с ума от тоски по маме. Никто не издевался над ним, имитируя болтовню Баггза Банни, — голоса являлись ему, быть может, по безмолвной просьбе тех, кто его окружал.

Райкер.

Доза уже не помнит, каково было его первое впечатление в этом месте. Подчинение себе острова Райкер — вот одно из главных достижений его жизни. Он заставил себя не подавать виду, что ему страшно. Здание номер шесть. Его обитатели объяты тревогой, вызванной появлением нового арестанта. Доза всегда и везде — человек с большим опытом.

Нет ничего ужаснее напуганных убийц, пытающихся доказать, будто они жесткие и непоколебимые. Если ты знаешь, что такое здание номер шесть на Райкере, непременно попросишься в любую тюрьму на севере. Люди на севере более уверены в себе и спокойны — большинство уже знает, сколько им предстоит отсидеть, и воспринимает это как нечто неминуемое, психов же, которых только-только сцапали, гораздо меньше. Здание номер шесть переполнено парнями с улицы, намеренно ожесточившимися перед тем ужасом, с которым, как они думают, им предстоит столкнуться. Поэтому Райкер гораздо страшнее любой тюрьмы в северных районах. Лучше с самого начала притвориться крайне жестоким и бывалым, еще когда только входишь в ворота. Так все и делают — приходя в неохраняемую столовую, разыгрывают перед окружающими свирепость. Пузырь — застекленный пост тюремщиков — далеко от пищеблока, поэтому здесь идеальное место для подобных демонстраций.

Молодые гораздо более опасны, чем люди зрелые.

Страх растягивает ожидание суда на целую вечность. Каждый, кто попадает в здание номер шесть, заявляет, что на этот раз потребует, чтобы его дело слушалось в суде присяжных, клянется, что больше никогда не станет подавать апелляцию. Заверяет, что в следующий раз ни за что не попадется. И — как бы то ни было, я невиновен! Через шесть месяцев, наполненных отчаянными попытками не попасться под горячую руку какому-нибудь соседу-убийце, назначенный судом защитник намекает клиенту, что может кое-что устроить. Условное заключение или от года до пяти в тюрьме на севере штата. Подзащитный соглашается — только чтобы не «от десяти до пожизненного».

Ничто не помогает системе лучше, чем система, выходящая из-под контроля.

Заняв на острове выгодное во всех отношениях положение, Доза увидел все, что здесь творится, — будто заглянул в механизм часов.

Когда за решетку попадали психи, они требовали предоставить им лучшее спальное место, но их отовсюду гнали. Вонючие, тощие, они никогда не могли найти для себя места и никого ни в чем не убеждали. Более взрослые тертые калачи и даже парни помоложе — все говорили психам одно и то же: «Твою мать, недоделок! Чем от тебя несет? Иди вон туда, придурок, и не торчи здесь».

И психу приходится брать одеяло и отправляться в тот угол, где спят покрытые коростой изгои. Растоптанные, опустившиеся люди со слезящимися от бесконечного раболепства глазами.

Только-только попадая в тюрьму, ты в некотором смысле превращаешься в героя Хорэйшио Алджера. Вспоминаешь о своей внешности. В последнее время на уход за собой ты не тратил ни минуты: не мылся, не причесывался, утешался наркотой и ревущей рок-музыкой. И вот внезапно оказываешься перед зеркалом. У всех, кто тебя окружает, свои принципы, своя идеология: у адвоката, мусульман, картежников, доносчиков, членов известных на весь штат группировок. И каждый твердит об уважении. Всех что-то ограничивает, все состоят в какой-нибудь команде, несмотря на то, что постоянно твердят: выживает лишь тот, кто полагается на самого себя; отстаивай свою территорию и не влезай в долги. Этих правил придерживаются все. Но в первый день тебе, естественно, пытаются навязать сигареты: в долг, браток.

А еще ты обнаруживаешь, что очутился в окружении одних качков, — ты, костлявый мальчишка, ошивавшийся по подворотням.

Никаких долгов, говоришь ты себе, но местный парикмахер делает тебе отменную стрижку и шепчет на ухо: «Полпачки, браток». Ты не возражаешь, даже благодарен ему, ведь, пока он тебя не подстриг, ты не мог без содрогания смотреть на себя в зеркало.

Первое испытание. В кого ты превратишься? В стукача? Опущенного? Законченного наркомана? Или всего лишь в рассказчика бесконечных баек, в тюремную Шехерезаду?

Самая невероятная история приключилась с Дозой именно в этот период — после вынесения приговора и до перевода на север. В сентябре как Доза увидел слово «иудей» в заведенном на него личном деле — призрачный привет от Старшего. Офицер и глазом не моргнул — просто рассказал, где и в каком месте проводятся службы. Доза напрочь забыл об этом разговоре и вспомнил, лишь когда однажды зимой получил на обед коробку с опресноками, которые ему позволили забрать в камеру. Видимо, о нем позаботился какой-то фанатик-иудей из начальства. Так или иначе, опресноки стали нелепой, но весьма приятной неожиданностью. Теперь ему каждый день выдавали по коробке — одной такой упаковки хватало на целую неделю.

Соседом Дозы по койке был в том декабре парень, тоже из Бруклина, которого Доза не раз видел в районе Олби-Скуэр-Молл — он торговал пирожными и навязывал прохожим какие-то памфлеты. Попав за решетку, этот тип увлекся исламом. В пять утра он и его дружки уже стояли на коленях, о чем-то моля Аллаха. Шел месяц Рамадан, и этот идиот изнурял себя голодом, поскольку в это время мусульманам запрещается есть до захода солнца. Это означало вообще не ходить в столовую и в пять вечера, когда все отправлялись на ужин, сидеть в камере. Доза предложил соседу коробку опресноков и еще одну для его дружков — теперь у него под кроватью был целый продовольственный склад. Болваны, разумеется, не устояли перед соблазном. Взамен Доза ничего не потребовал, рассчитывая, что теперь в случае чего они выступят на его стороне. Вот так фальшивый черный еврей превратился в тюремного Санту для умирающих от голода мусульман. Логика Райкера.