Читать интересную книгу Скала прощания - Тэд Уильямс

Звезды над Пиком Бурь выглядели необычайно обнаженными, они ярко белели, как полированная кость, и были холодными, как льдинки. Ингену Джеггеру они казались необычайно красивыми.

Он стоял рядом со своим конем на дороге перед горой. Резкий ветер свистел, прорываясь через его шлем-талисман, украшенный оскаленной собачьей мордой. Даже его Норнстальон, взращенный в самых черных, самых холодных конюшнях мира, старался увернуться от колючего снега, который ветер швырял в них, как стрелы, но Ингена Джеггера все это только бодрило. Завывание ветра звучало для него колыбельной, а удары снежных зарядов в лицо казались лаской: повелительница Ингена задала ему великую задачу.

— Ни на одного королевского охотника до сего времени не возлагалась подобная ответственность, — сказала она ему, когда яркий синий свет Колодца Арфы заполнил чертоги горы. Пока она говорила, стоны Живой арфы, огромной, прозрачной и постоянно меняющейся, окутанной парами Колодца, заставили содрогнуться самые камни Пика Бурь. — Мы вернули тебя из глубин страны смерти. — Сверкающая маска Утук'ку отражала голубое сияние Колодца, лица ее не было видно; как будто пламя горело между плечами и короной. — Мы снабдили тебя оружием и мудростью, которых не имел ни один королевский охотник. Теперь тебе предстоит задача небывалой трудности, такая, которой не знал еще ни один смертный или бессмертный.

— Я выполню ее, госпожа, — пообещал он, и сердце его было готово разорваться от гордости.

Сейчас он стоял на королевской дороге и смотрел на развалины старого города, лежащие перед ним, подобно мусору на нижних склонах великой ледовой горы. Когда предки Ингена Джеггера были всего лишь дикарями, думал он, древняя Наккига стояла то всей своей красе — целый лес шпилей из алебастра или белого волшебного дерева, халцедоновое ожерелье на груди горы, сияющее под ночным небом. Прежде чем предки охотника узнали огонь, хикедайя уже возвели в сердце горы чертоги с колоннами, каждый из которых сверкал в ярком свете миллионами кристаллических граней — великолепное скопление созвездий, горящее во мраке горных недр.

И вот он, Инген Джеггер, стал их избранным орудием! На нем облачение, которого не имел ни один смертный. Даже у него, наученного невероятному самообладанию, эта мысль вызывала головокружение.

Ветер стал тише. Его скакун — огромная белая тень рядом с ним в кружащемся снеге — нетерпеливо заржал. Он погладил коня рукой в перчатке, задержав прикосновение на могучей шее, и почувствовал под рукой быстрое биение жизни. Он вставил сапог в стремя и вскочил в седло. Затем он свистнул Никуа. На соседней возвышенности моментально возникла огромная белая гончая. Размером почти с коня, Никуа наполнила ночь горячим дыханием. Короткая шерсть собаки покрылась кристалликами инея, так что казалась мраморной в лунном свете.

— Ко мне, — прошипел Инген. — Нас ждут великие дела. — Дорога лежала перед ним, дорога с вершин в нижние земли спящих и ничего не подозревающих людей. — Смерть для нас осталась позади.

Он пришпорил коня. Звук копыт на обледенелой земле был подобен барабанному бою.

— ..И меня не введут в заблуждение уловки твоего брата, — голос в голове Саймона звучал все слабее, увядая, подобно розе, которой пора отцвесть. — Я была вынуждена предпринять свои шаги, и они кажутся слабой игрой, если сравнить ее со стаями Наккиги или с неослабевающей бессмертной ненавистью Красной Руки. Хуже всего то, что я не знаю, с кем борюсь, хотя мне кажется, я начала различать первые неясные силуэты. Если мне удалось увидеть только проблески истины, то, что нас ожидает, ужасно. Ужасно.

Инелуки начал свою игру. Он появился из чрева моего, и я не вправе забыть о своей ответственности. У меня было два сына. И я потеряла двух сыновей, Хакатри. — Голос женщины превратился в шепот, простое дыхание, но Саймон все еще был в состоянии уловить его горечь. — Старшие всегда самые одинокие, мой тихий, но тем, кого они любили, не следует оставлять их надолго.

И голос замолк.

Саймон медленно выходил из затянувшегося мрака. В ушах странно звучало эхо, как будто голос, который он так долго слушал, оставил в нем огромную пустоту. Когда он открыл глаза, в них хлынул свет, ослепив его; он зажмурился, и яркие круги замелькали перед его закрытыми веками. Когда он смог смотреть на окружающий мир, он обнаружил, что находится в небольшой лесной лощине и укутан одеялом из свежего снега. Бледный утренний свет проливался на него через нависшие ветви деревьев, серебря их и разбрасывая пятна света на снегу.

Он страшно замерз, к тому же он был один.

— Бинабик! — крикнул он. — Кантака! — Потом добавил: — Слудиг!

Ответа не было.

Саймон выпутался из плаща и с трудом поднялся на ноги. Он стряхнул с себя снег, постоял, потирая голову, чтобы освободиться от туманных видений. Лощина круто поднималась вверх по обеим сторонам, и, судя по застрявшим в одежде сучкам, он свалился сюда сверху. Он осторожно ощупал тело: кроме длинной затягивающейся раны на спине и безобразных следов когтей на ноге, он обнаружил лишь синяки и царапины, но тело слушалось плохо. Он ухватился за торчащий сбоку корень и, преодолевая боль, вскарабкался на край обрыва. Со всех сторон насколько хватало глаз, были лишь усыпанные снегом деревья. Никаких признаков его друзей или лошади не было, и вообще вокруг не было ничего, кроме бесконечного белого леса.

Саймон попытался вспомнить, как он оказался в этом месте, но в его памяти всплыли лишь отвратительные картины последних безумных часов в аббатстве Схоуди, ненавистный ледяной голос, донимавший его, и скачка в полную мглу. Потом было воспоминание о нежном, грустном женском голосе, который так долго звучал в его сновидениях.

Он огляделся в надежде найти хотя бы седельную сумку, но безуспешно. К ноге были привязаны пустые ножны; после некоторых поисков он обнаружил на дне лощины канукский костяной нож. С проклятьями, исполненными жалости к себе, Саймон снова спустился по откосу за ножом. Ему стало немного легче, когда он ощутил в руке острое оружие, но утешение было слабым. Когда он снова взобрался наверх и оглядел негостеприимное пространство зимнего леса, он испытал чувство покинутости и даже страх, которых давно не испытывал. Он потерял все! Меч Торн, Белую стрелу, то, что он получил в награду, — все пропало! И друзья его тоже исчезли.

— Бинабик! — завопил он. Эхо разнеслось и пропало. — Бинабик! Слудиг! Где вы?

Почему они бросили его? Почему? Он снова и снова звал своих друзей, ковыляя по лесной поляне.

После бесплодных попыток докричаться, Саймон плюхнулся на обломок скалы и попытался сдержать слезы. Мужчинам не положено плакать, если они заблудились. Мужчинам это не положено. Ему показалось, что мир как-то заколыхался, но, видимо, это защипало глаза от зверского мороза. Мужчинам не положено плакать, как бы ужасно ни складывались дела…

Он сунул руки в карманы плаща, чтобы согреть их, и ощутил шероховатую поверхность зеркала, когда-то полученного от Джирики. Он вынул его. В зеркале отразилось серое небо, как будто все оно заполнилось серыми облаками.

Он держал перед собой эту чешуйку Великого Червя.

— Джирики, — пробормотал он и подышал на блестящую поверхность, как будто его тепло могло оживить зеркало. — Мне нужна помощь! Помоги мне! — Единственное лицо, отраженное в нем, было его собственным, с бледным шрамом и редкой рыжей бородкой. — Помоги мне.

И снова повалил снег.

Глава 19. ДЕТИ МОРЕХОДА

Пробуждение Мириамели было медленным и неприятным. В голове стучало, и качание пола со стороны на сторону совсем не помогало, скорее наоборот. Все это привело на память неприятный инцидент с ужином в Меремунде, когда ей было девять лет. Сверхзаботливый лакей позволил ей выпить три бокала вина, и, хотя вино было разбавлено, Мириамели было очень плохо, ее новое эйдонитское платье пострадало настолько, что его пришлось выбросить.

Тому давнему приступу предшествовало как раз такое же состояние: казалось, она на борту судна, которое качают океанские волны. В то утро, последовавшее за ее злоключением с вином, она осталась в постели с ужасной головной болью — почти такой же сильной, как та, что мучила ее сейчас. В чем она переусердствовала на сей раз, почему ей так ужасно плохо?

Она открыла глаза. В комнате было довольно темно, потолочные балки наверху были тяжелы и плохо обтесаны. Матрас, на котором она лежала, был невыносимо неудобен, а комната, к тому же, все время кренилась набок. Неужели она столько выпила, что упала и ударилась головой? Может быть, она раскроила череп и умирает?..

Кадрах.

Эта мысль возникла внезапно. И она вспомнила, что ничего не пила и ничего подобного не делала. Она ждала в кабинете Динивана и… и…