Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Думая сейчас о Викторе и Саше, Дробот невольно сравнивал и себя с Георгием Леонтьевичем: так ли зеркально отразилась его собственная жизнь в сыне, как жизнь Каменицкого — в дочери. Не зря говорят, что, пожив на свете, ищи свои достоинства и недостатки не в самом себе, а в своих наследниках. Что ж, ему не придется краснеть за Виктора, получившего боевую медаль в мирное время...

Опять зазвонил телефон, часто, взахлеб. Наверное, междугородная. Да, то была Москва.

Петр Ефимович обстоятельно доложил о ходе строительства новой домны.

— Значит, не спите, — заметил глуховатый, знакомый бас.

— Не сплю, Геннадий Максимович. Раньше спать не давала собственная молодость, а теперь — молодость сына.

— Понимаю вас...

Начальство, как видно, пребывало в отличном расположении духа. Они поговорили уже о разных пустяках, даже поинтересовались погодой, московской и уральской, и замминистра пожелал ему спокойной ночи.

Петр Ефимович опустил трубку, довольный разговором. Ни окрика, ни разноса, — не то, что в сороковые годы, когда стройки держались на пределе. Что ж, другие времена — другие речи. Теперь бы поработать всласть, на полную  к а т у ш к у, да ниточка твоя вся размоталась, товарищ Дробот. Ну, ничего, ничего, есть еще в запасе несколько витков: на две-три домны хватит, если строить по-настоящему, без передыха.

19

Да, нелегко деятельным натурам на излете жизни, когда она просматривается от горизонта до горизонта, как степь в погожий осенний день: сколько еще ты мог бы сделать доброго с твоим полувековым инженерным опытом, но силенки-то уже не те.

Минувшей зимой Леонтий Иванович увлекся организацией краеведческого музея. У него была редкая коллекция минералов — от первого кусочка ярского хромита, найденного в двадцать восьмом году, до нынешних ураганных проб березовского колчедана. Одной яшмы набралось около сотни образцов: яшма — его слабость. И все это он передал в музей, за исключением самых дорогих для него находок, без которых, пока жив, не смог бы обходиться. Потом сдал часть библиотеки, комплект журнала «Природа» почти с начала века. Из книг, представляющих библиографическую редкость, оставил себе лишь с автографами. Долго не решался сдать геологический молоток, подаренный ему Серго Орджоникидзе, но расстался и с этим молотком.

Его рабочая комната, еще недавно заставленная сплошь самодельными стеллажами, полками, шкафами, заметно опустела. И на душе сделалось неприютно без всего того, что собиралось в течение всей жизни. Ну, это пройдет: то, что отдается людям, конечно, не потеря.

Была и другая забота. С весны он начал понемногу, втайне от домашних, набрасывать что-то вроде записок старого геолога, хотя и недолюбливал мемуары за их чрезмерное ячество.

Писал он по утрам, когда Олег и Саша уходили на работу, Любка — в школу, а Любовь Тихоновна принималась за дела на кухне.

— Тебе нужно побольше двигаться, а не корпеть в своей келье, — ворчала Любовь Тихоновна. — Сад совсем забросил, никуда не годится это.

Он выслушивал ее, привычно склонив голову и улыбаясь, и шел на часок в сад, чтобы поразмяться. Но и в саду ловил себя на том, что продолжает обдумывать новую страницу. Экая болезнь — сочинительство. Недаром графоманией страдают пенсионеры. Так, может, и ты, Леонтий Каменицкий, не избежал сего недуга?

Но слишком заманчивой оказалась цель — попытаться рассказать о прожитом и пережитом. И цель эта понуждала быть настойчивым не в меру. Он испытывал такой душевный подъем, что даже перестал наведываться к врачам со своими хворями.

По вечерам, когда Каменицкие собирались за столом, Любовь Тихоновна обычно заводила разговор о молодежи. Леонтий Иванович, все еще находясь мысленно в далеком прошлом, отвечал ей однозначно — да, нет, да.

— Что ты все витаешь в облаках? — сердилась Любовь Тихоновна. — Саша скоро выйдет замуж, Любка готовится в горный институт, Олег и не думает жениться. Кто станет вести хозяйство? Полы и те некому будет вымыть.

— Не пойму я, что тебя, матушка, тревожит: мытье полов или будущее молодежи, — сказал он сегодня, заговорщицки оглядывая младшего сына и внучек. — Ты, Саша, в самом деле скоро выйдешь замуж?

— Наверное, дедушка.

— Та-ак... В наше время сперва заканчивали образование, а потом уже выходили замуж. Теперь, значит, наоборот.

Она сочла за благо промолчать.

— А ты, стрекоза, уверена, что поступишь в институт?

— Конечно, дедушка, — немедленно отозвалась Любка.

— Похвально. Ну, а ты, Олег, как будешь жить дальше?

Любка и Саша с серьезным видом уставились на молодого дядюшку.

— Что ж, если надо, стану мыть полы.

— Хорош гусь лапчатый!

— И ведь есть на примете девушка, которая ходит за ним как тень, — быстро заговорила Любовь Тихоновна. — Чем Клара Кузнецова не пара ему? Работящая, скромная, хороша собой.

— Мама! — Олег хотел было выйти из-за стола.

— А ты послушай, — сказал Леонтий Иванович.

И он повиновался отцу, хотя эта проработка в присутствии острых на язык племянниц задевала его самолюбие.

— Тут все взрослые. Одна твоя племянница уже на выданье, другая получает аттестат зрелости. Выходит, что детей до шестнадцати лет, которые не допускаются на всякие такие фильмы, я здесь не вижу. Мы с матерью и не отваживаемся учить тебя, однако кто долго выбирает, тот уж обязательно выберет какую-нибудь соломенную вдовушку.

Любка и Саша тайком переглянулись.

Порассуждав еще немного для порядка, Леонтий Иванович ушел в свою комнату. Но сегодня к нему немедленно заявилась Любовь Тихоновна и начала полушепотом рассказывать о том, что Олег-то, кажется, неравнодушен к Метелевой.. Он слушал ее рассеянно, ничего не понимая. Потом, наконец, уловив в чем дело, коротко махнул рукой.

— Пройдет.

— Что ты за отец?

— А что ты от меня хочешь? Все перемелется, мукой станет, — добавил он, не желая продолжать женский разговор.

— Ты, пожалуйста, не проговорись при Георгии, Георгий, может, ничего. не знает.

— Есть мне когда заниматься разной чепухой.

«Ну и семейка, — в то же время подумал он. — Ну и сыночки. То многие годы жили бобылями, то влюбились в одну женщину. Что касается Георгия, то здесь все ясно: Павла еще девочкой увлеклась им, вот он теперь и прозрел, во второй половине жизни. Но что Олег-то, не может найти ровню, что ли? Впрочем, такие женщины одинаково привлекательны для всех — и для мужчин, и для парней...»

А утром, получив свежую почту, он не на шутку рассердился на Метелеву: в газете было напечатано вступление к его «Запискам геолога». Он расстроился, позвонил на междугородную, заказал квартиру Павлы. К счастью, ее дома не оказалось, а то бы под горячую руку не постеснялся в выражениях. «В конце концов сам ты виноват, старый графоман!» — ругал он себя на чем свет стоит.

В прошлый раз он действительно сам — никто же не тянул его за язык! — поделился с Павлой, что пишет книгу, хотя и представления не имеет о литературном деле. Павла обрадовалась и, конечно, выпросила у него отрывок «для первого знакомства». Он с ученической тревогой передал ей часть рукописи, сказав, чтобы она вернула ему со своими замечаниями. Она пообещала, что об этом никто и знать не будет, даже Георгий. Ну как было не поверить серьезной женщине? И вот нате, полюбуйтесь: его опус, достойный публициста районного масштаба, напечатан на три сквозные колонки в солидном, уважаемом издании, что ведет свою родословную от газеты «За индустриализацию».

Сколько подводили его газетчики с их ничем не оправданной спешкой. Подвела, значит, и Метелева. Что ты с ней поделаешь? Теперь-то уж Семен Захарович вдоволь посмеется над тобой, этак мило поиздевается.

Леонтий Иванович ушел в сад и принялся читать свой отрывок с тем смешанным чувством приятного узнавания и в то же время досадной отчужденности, которое свойственно любому автору.

«Земля и Человек... Жизнь наша измеряется не только временем, а и трудом, который расширяет видимые границы жизни. Но если ты геолог, то век твой, каким бы долгим ни был, всегда лишь миг с профессиональной точки зрения — относительно возраста Земли. Даже сердце, энергия которого до сих пор остается для нас загадкой, вдвое уступает суммарным числом своих ударов числу прожитых Землею лет.

И все же геология — одна из самых молодых наук. Сначала появился труд Николая Коперника «Об обращениях небесных сфер», а потом уже труд Михаила Ломоносова «О слоях земных». Да и теперь мы, пожалуй, больше знаем космос, чем земные недра, хотя геология и астрономия должны идти рука об руку. Ведь чтобы взлетать все выше, надо проникать все глубже в тайны родной планеты. Не в этом, ли логика ближайших открытий?

А с чего мы начинали, когда все компасы мира были сбиты с толку Октябрьской аномалией? Счастье русской революции состояло еще и в том, что она располагала несметными природными богатствами. Ленин уже тогда оценил значение КМА для Советской власти. Но геологов в стране было наперечет.