палатке ближней слышен мне:
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам,
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам.
И вижу я неподалеку,
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
И вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их томный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу! – дальний выстрел… прожужжала
Шальная пуля… Славный звук!..
Вот крик – и снова все вокруг
Затихло… Но жара уж спала;
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой…
Шум, говор… «Где вторая рота?» —
«Что вьючить?» – «Что же капитан?» —
«Повозки выдвигайте живо!» —
«Савельич!» – «Ой-ли!» – «Дай огниво!» —
Подъем ударил барабан,
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья; генерал
Вперед со свитой проскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке – два и боле;
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит;
Он машет, кличет – где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой?..
Сейчас… Смотрите: в шапке черной,
Казак пустился гребенской,
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
«Эй вы, станичники, за ним!
Что? ранен?» – «Ничего! безделка!..»
И завязалась перестрелка…
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало:
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет.
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…
Раз – это было под Гихами —
Мы проходили темный лес.
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на бранный зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом,
И дым их то вился столбом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса:
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, – дело началось.
Чу! в арьергард орудье просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей…
И вот из леса, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки…
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан… Впереди же
Все тихо… Там, между кустов
Бежал поток; подходим ближе;
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись, – молчат…
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало,
Потом мелькнуло шапки две, —
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье!..
Недолго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами…
Что нужды? – Здешние полки
Народ испытанный… «В штыки!
Дружнее!» – раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня…
«Ура!» – и смолкло. – «Вон кинжалы!..
В приклады!» – и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился; резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь;
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть
(И зной и битва утомили
Меня), – но мутная волна
Была тепла, была красна…
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью. На шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась; но высоко грудь
И трудно подымалась; взоры
Бродили страшно. Он шептал:
«Спасите, братцы! тащат в горы…
Постойте! где же генерал?..
Не слышу»… Долго он стонал,
Но все слабей, и понемногу
Затих – и душу отдал Богу.
На ружья опершись, кругом,
Стояли усачи седые
И тихо плакали… Потом
Его останки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли… Тоской томимый,
Им вслед смотрел я, недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом,
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
В своем наряде снеговом,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек…
Чего он хочет? Небо ясно,
Под небом места много всем, —
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?..
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу, – он был
Кунак мой. Я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: «Валерик, —
А перевесть на ваш язык,
Так будет – речка смерти; верно,
Дано старинными людьми». —
«А сколько их дралось примерно
Сегодня?» – «Тысяч до семи». —
«А много горцы потеряли?» —
«Как знать? зачем вы не считали?» —
«Да! будет, – кто-то тут сказал, —
Им в память этот день кровавый».
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал…
Лермонтов. Из поэмы «Валерик»
Эти походы доставили русской литературе несколько блестящих страниц Лермонтова, но успеху общего дела не помогли, а были вредны коренным деятелям, офицерам постоянных войск, часто несшим на своих плечах бремя этой беспощадной войны и большей частью остававшимся