«Pardonnez-moi, mon cher papa, d’avoir disposé de ma résistance sans votre permission, j’ai vengé bien d’innocentes victimes, j’ai prévenu bien d’autres désastres, le peuple, un jour désabuse, se réjouira d’être délivre d’un tyran, si j’ai cherché à vous persuader que je partais en Angleterre, c’est que j’espérais garder l’incognito, mais j’en ai reconnu l’impossibilité. J’espère que vous ne serez point tourmenté, car je crois que vous aurez des défenseurs à Caen, j’ai pris pour défenseur Gustave Doulat, un tel attentat ne permet nulle défense, c’est pour la forme. Adieu, mon cher papa, je vous prie de m’oublier ou plutôt de vous réjouir de mon sort, la cause en est belle, j’embrasse ma soeur que j’aime de tout mon coeur ainsi que tous mes parents, n’oubliez pas le vers de Corneille:
le Crime fait la honte et non l’Echafaud.
C’est demain à huit heures que l’on me juge, le 16 Juillet»
.[166]
Боренька дорогой, я так и не поняла насчет романа:
значит ли это, что его можно читать в рукописи? Т. е. что ты разрешаешь? Если да, то я боюсь трогать рукопись, ведь не дай Бог что случится, ведь это не восстановимо, даже подумать страшно. М. б. можно перепечатанное читать — по мере того, как М. К. будет печатать, и до того, как она отдаст тебе все экземпляры, которые у тебя сейчас же разойдутся? Я так суеверна насчет рукописей, на маминых просто сижу и никому даже не показываю, чтобы не потерять, не утащили или не сглазили. А тут нужно будет и Лиле на дачу свезти и с ней почитать — с копией же ничего никогда не случится. Если только возможно, напиши мне открытку насчет этого.
Крепко тебя целую и люблю.
Твоя Аля.
М. б. ты М. К. еще не печатать дал рукопись, а читать? Ты, почему-то, пишешь о том, что бумагу ей можно отдать потом. Или у нее сейчас просто есть бумага для работы?
<ПАСТЕРНАКУ>; Болшево, 20 августа 1955
Дорогой Боренька, сейчас разбираю мамины стихи, и захотелось мне напомнить тебе этих «Магдалин» — все те же волосы, о которых ты мне говорил, и те же грехи!
Крепко тебя целую, и Лиля и Зина тоже шлют привет.
Твоя Аля.
В маминых записных книжках и черновых тетрадях множество о тебе. Я тебе выпишу, многого ты, наверное, не знаешь. Как она любила тебя и как долго — всю жизнь! Только папу и тебя она любила, не разлюбливая. И не преувеличивая. Тех, кого преувеличивала, потом, перестрадав, развенчивала.
Магдалина
[167]
1
Меж нами — десять заповедей:Жар десяти костров.Родная кровь отшатывает,Ты мне — чужая кровь.Во времена евангельскиеБыла б одной из тех…(Чужая кровь — желаннейшаяИ чуждейшая из всех!)К тебе б со всеми немощамиВлеклась, стлалась, — светлаМасть! — очесами демонскимиТаясь, лила б масла —И на ноги бы, и под ноги бы,И вовсе бы так, в пески…Страсть, по купцам распроданная,Расплеванная — теки!Пеною уст и накипямиОчес — и пóтом всехНег… В волоса заматываюНоги твои, как в мех!Некою тканью под ногиСтелюсь… Не тот ли (та!)Твари с кудрями огненнымиМолвивший: встань, сестра!
26 августа 1923 г.
2
Масти, плоченные втроеСтоимости, страсти пот,Слезы, волосы — сплошноеИсструение, а тот,В красную сухую глинуБлагостный вперяя зрак:— Магдалина! Магдалина!Не издаривайся так!
31 августа 1923 г.
3
О путях твоих пытать не будуМилая, ведь всё сбылось.Я был бос, а ты меня обулаЛивнями волос — И слез.Не спрошу тебя, — какой ценоюЭти куплены масла.Я был наг, а ты меня волноюТела — как стеноюОбнесла.Наготу твою перстами тронуТише вод и ниже трав.Я был прям, а ты меня наклонуНежности наставила, припав.В волосах своих мне яму вырой,Спеленай меня без льна.— Мироносица! К чему мне миро?Ты меня омыла,Как волна.
31 августа 1923 г.
<ПАСТЕРНАКУ>; 3 октября 1955
Боренька, нашла в маминой записной книжке (м. б. это вошло в ее прозу о тебе? не знаю — не перечитывала лет 20).
«Есть два рода поэтов: парнасцы и — хочется сказать — везувцы (-ийцы? Нет, везувцы: рифма, безумцы). Везувий, десятилетия работая, сразу взрывается всем (!Взрыв — из всех явлений природы — менее всего неожиданность). Насколько такие взрывы нужны? В природе (а искусство не иное) к счастью вопросы не существуют, только ответ. Б. П. взрывается сокровищами».
Боренька, а ведь это о твоем романе (хоть запись и 1924 г.)
Как-то ты живешь, мой родной? Целую тебя и люблю.
Твоя Аля.
Ты мне ничего не ответил о романе: переписывается ли, переписан ли, когда и как можно прочесть?
<АРИАДНЕ>; 15 окт. 1955
Дорогая моя Алюша! Благодарю тебя за письмо и выписки из маминых бумаг. Извини, что и сейчас, и этими несколькими строками, не отвечаю тебе. Мне кажется, что в один из ближайших вторников, 18-го, 25-го или 1-го ноября я буду в Москве, позвоню тебе и постараюсь тебя повидать. Но это предположение такое неопределенное, что оно не должно связывать тебя и приковывать к дому. Если тебе надо будет уехать из города, не считайся с этими гаданиями, уезжай с богом.
Я, конечно, знаю о разговоре О.[168] с тобой. Зачем тебе ездить сюда, это вовсе не способ меня увидеть. Да ты, кажется, и не собираешься. Еще менее желательно, чтобы ты или кто-ниб. из твоих близких, в том числе Д. Н.,[169] прочли роман в том получерновом виде, в каком он был в руках Марины Казимировны и какой представляет ее перепечатка. Зачем это тебе? В результате моих и, немного спустя, ее стараний, роман выйдет к концу года в готовом и окончательном виде с первой до последней страницы, в каковом состоянии одним из первых будет дан на прочтение Вашему Мерзляковско-Вахтанговскому объединению.
Прости меня за грубости, содержащиеся в этом письме. Крепко целую тебя. Елизавете Яковлевне, Зинаиде Митрофановне и Журавлевым сердечный привет.
Твой Б.
<ПАСТЕРНАКУ>; 26 октября 1955
Дорогой мой Борис! Прости, что я такая свинья и не отозвалась сразу на твое письмо. Лиля очень заболела, и я все ездила туда и что-то возила, и ездила к Егорову и заказывала лекарства и отвозила их ночью, и для чего-то ночью же возвращалась в Москву, и т. д. Мне сказали, что ты звонил и что ты должен был быть на Лаврушинском до половины второго (во вторник), я звонила тебе около часу, но тебя уже не было.
Егоров все говорит, чтобы я не беспокоилась, но Лилю-то он не видел, а только меня, и вряд ли по моему состоянию можно определить ее!
Боренька, твой роман мы все будем читать в таком виде, в каком ты захочешь, все это зависит только от твоего желания, мы-то, читатели, давно готовы. И в то время, которое тебе будет удобно, и в любую очередь. Это Оля меня смутила, сказав, что уже можно взять у М. К. Ко мне приходила одна очень милая окололитературная девушка, мамина почитательница и подражательница, она, кстати, говорила мне, что у ее знакомых «ребят» (тоже почитателей и подражателей) уже есть экземпляры твоего романа, что они у кого-то достали и перепечатали — не знаю, что это может быть? Возможно, это начало, то, что давно уже «ходило в списках»? Или они в самом деле успели где-то подхватить уже почти готовый вариант?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});