Читать интересную книгу Всё о невероятных приключениях Васи Голубева и Юрки Бойцова (сборник) - Виталий Мелентьев

– Послушайте, командир, но как, почему?

– Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных бомб-ускорителей мы преодолели притяжение кварковой звезды, а дальше нас подхватил поток энергии, поток частиц, и понес. Понес с большей скоростью, чем скорость света. Я давно понял, что Черный Мешок может быть только в том случае, если на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью выше скорости света. Вот и все, малыш. Вот и все… – Он замолк, а потом вдруг спросил: – А все-таки страшно, когда ты чувствуешь себя как бы двойным, а?

– Страшно.

– Сейчас, малыш, будет страшнее, – сказал он, поднялся и, тяжело переступая, подошел к шторам, закрывающим люки внешнего обзора.

С того момента, когда мы подошли к Черному Мешку, мы ни разу не открывали их. Оор не сразу нажал на кнопки: он не знал, выдержали или нет линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но вероятно, по его расчетам, линзы все же должны были уцелеть.

Он нажал на кнопки. Люки, прикрывавшие линзы, медленно поплыли. Сверкнули абсолютно целые линзы – и мы увидели черный свет.

Да, он был действительно черный – не фиолетовый, не багровый или темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет.

Вы – те, кто не видел этого, – не можете поверить, что свет может быть черным. Ведь белый свет слагается из нескольких цветов – красного, оранжевого, желтого… ну и так далее. Заметьте – слагается. И только в том случае, если носители этого света – фотоны – движутся с постоянной, присущей им скоростью.

А если фотоны превысят эту скорость? Если они вдруг вступят в новое состояние, они должны изменить, и они изменили свой цвет. Они стали черными.

И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты.

Они, как и в обычном небе, были разноцветны: багровые, голубые, фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных, великолепных цветов, – и все они казались прекрасными и страшными – так они были величественны и необычайны.

Наш мозг уже привык к состоянию раздвоенности, тело освоилось со странным ощущением «весомой невесомости». Все становилось на свои места – мы были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного Мешка, и это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не знаю.

Оор спросил:

– Ты заметил, малыш, как путается время?

– Да.

– Что ты думаешь об этом? Докладывай!

– Раз мы движемся быстрее скорости света, в силу вступают законы, отличающиеся чем-то от общей теории относительности. Время по этим законам течет совсем не так, как при обычном движении.

– Правильно. Но ты знаешь, как оно течет?

– Нет.

– И предположений по этому поводу нет?

– Нет.

Командир вздохнул и признался:

– Самое неприятное, что у меня тоже нет никаких предположений. Мне известно, и это проверено на практике, что, приближаясь на световой скорости, время на корабле течет по обычным законам, но на той планете, которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то и в несколько раз. Это значит, что мы, пролетав год и постарев на год, на своей планете встретимся с людьми, которые в это время постарели на два года, на три и так далее – чем ближе скорость корабля к световым скоростям, тем больше разрыв во времени с оставленной планетой. А как пойдет время, когда мы двинемся со сверхсветовыми скоростями?

– Не знаю… Каждый день нашего полета должен стоить, может быть, несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете.

– А может быть, наоборот? Может быть, время пошло вспять? Может быть, его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении?

– Этого не может быть! – запротестовал я. – Это уже даже не фантастика, а просто какая-то нелепость!

– А разность времени возможна? – сурово спросил Оор. – А путешествие на сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет, малыш. Вопрос этот не праздный, и, уж конечно, это не нелепость. В том состоянии, в которое мы попали, возможно всякое – мы просто еще ничего не знаем. И нужно думать… думать прежде всего о тех, кто остался на наших планетах и живет сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временны́х парадоксов.

Я молчал, не понимая, куда он клонит.

– Пойми, малыш, если временной парадокс в сверхсветовой скорости положителен, то есть если он обгоняет время планет, мы рискуем, что наши сигналы попадут к ним только через сотни лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И еще: а по каким законам, по какому времени развиваются явления в этом самом Черном Мешке? И наконец, самое главное: с какой скоростью мы летим? Может случиться так, что мы вырвемся из Черного Мешка и не узнаем, что это нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью.

Все, что он говорил, было действительно важно, но я ничего не мог придумать. Я все-таки многого не понимал.

И командир оценил мое состояние. Он усмехнулся:

– Ладно, малыш, не ломай голову. Во всяком случае, мы летим не вспять, иначе наверняка встретили бы на своем пути уже не черный, а какой-нибудь другой свет. А раз так, то нам нужно просто поручить роботам подсчитать, сколько мы пролетели от границ Черного Мешка, а потом уж дать им задание на подсчет горючего. Сможем ли мы выбраться из этого невеселого местечка? Мне кажется, что на это нам потребуется около двух месяцев. Потом мы начнем тормозить и вновь пробивать световой барьер, но уже в обратном направлении. А это время мы затратим с тобой на подсчет временного парадокса. Попробуем математически решить проблему времени, пока летим в Черном Мешке.

Работали мы с командиром до изнеможения, спали по три-четыре часа в сутки и считали, считали, считали. Вычислительные машины гудели не переставая. Миллиарды уравнений, миллионы программ. И все напрасно. Закон поведения времени в сверхсветовых скоростях мы не открыли. Это предстоит, очевидно, сделать тем, кто меня слышит сейчас.

В сущности, пока еще никто не знает, что такое время, не знает его закономерностей, его поведения и его влияния на Вселенную.

Оор считал и думал, я помогал и одновременно учился. Наших товарищей, застывших в камерах абсолютной защиты, мы не трогали – им нужно было экономить время жизни.

Кто знает, если бы мы ускорили события, если бы вернули их к жизни и воспользовались не только нашими двумя, а коллективным умом всех, того, что произошло, могло бы и не случиться. Но мы не сделали этого. Мы были увлечены работой, убаюканы относительным покоем этого странного и страшного уголка Вселенной и не предполагали, что катастрофа наступит так скоро и так беспощадно. Мы опять не учли скоростей и связанного с этим парадокса времени. Нас можно было бы и не обвинять в этом – мы еще не знали этих законов, мы только стремились их открыть и, кажется, кое-что нащупали…

Когда наши организмы относительно освоились со странным ощущением сверхсветовой раздвоенности, командир необычно грустно сказал мне:

– Ну вот, малыш, пришла пора рисковать в обратном порядке.

Я не стал его расспрашивать, в чем дело, и так было понятно, что Оор решил преодолеть световой барьер в обратном направлении. Как это делается и можно ли это совершить в наших условиях, я решительно не представлял и, что хуже всего, все это время спокойного полета даже не думал об этом. А командир, видимо, думал, и ему, кажется, не понравилось, что я не спросил у него ни о чем и ничего ему не сказал.

– У тебя нет ни предложений, ни вопросов?

– Вопросов бездна, но на них и вы не ответите – нет опыта. А какие же предложения? Пожалуй, лишь одно – прорываться.

– И снова рисковать?

– Да. Иного выхода я не вижу.

Оор долго с улыбкой наблюдал за мной и мечтательно, но с грустью в голосе сказал:

– Хорошо быть молодым – даже опасности не кажутся такими уж страшными.

Я промолчал. Дело не в том, что опасности не кажутся страшными, а в том, что другого выхода, в обход опасностям, я не видел. Да и Оор тоже.

– Тогда начнем торможение, – сказал Оор. И мы начали его. Двигатели постепенно меняли режим работы, пока наконец не прекратили многолетнюю деятельность.

За линзами внешнего обзора медленно и постепенно менялись цвета – они как бы стушевывались, растекались и сливались в один густой черный цвет. Но вовсе не тот, который озарял все вокруг своим мрачным и фантастическим светом, а именно в непроницаемую, знакомую каждому нормальному человеку черноту.

Первые часы мы прямо-таки упивались полной тишиной и покоем, но, когда за смотровыми линзами черный свет стал почти черной мглой, корабль вдруг стал едва заметно вздрагивать, словно натыкаясь на невидимые препятствия. Приборы начали отклоняться от нормального режима работы, что-то разлаживало их обычную деятельность, и командир не отлучался от пульта управления, беспрерывно корректируя их. Он давал все новые и новые задания математическим машинам и машинам логического мышления. Он пытался решить возникающие перед ним задачи и, по-видимому, решил их.