Земля не может быть не связана с небом.
И хоть нет никакой «морали» в стихотворении, — напротив, концовка сдобрена немалым авторским юмором, — но и так понятно: то, к чему готовится грузин-ревнивец, происходит не без «возмущения» темной силой, гуляющей в поднебесье.
Возьму винтовку длинную,Пойду я из ворот:Там под скалой пустынноюЕсть узкий поворот.До полдня за могильноюЧасовней подождуИ на дорогу пыльнуюВинтовку наведу.Напрасно грудь колышется!Я лег между камней.Чу! близкий топот слышится…А! это ты злодей!
…Да, вот она, еще одна примета того самого эпизода из «Демона»: могильная часовня.
Ведь жених Тамары, которого «возмутил» лукавый дух сладострастной мечтою, так поспешил к красавице-невесте, что презрел обычай предков — не заехал помолиться в часовне при дороге, построенной в память о святом князе: вот и не уберегся «от мусульманского кинжала»…
Предчувствие гибели
1
По мнению писателя Александра Дружинина, «последний загадочный год в жизни Лермонтова, весь исполненный деятельности, — сокровище для внимательного ценителя, всегда имеющего наклонность заглядывать в «лабораторию гения», напряженно следить за развитием каждой великой судьбы в мире искусства».
Всё это поняли многие — но потом, когда были изданы все стихи 1841 года…
Предчувствие ли смерти обостряло его дар?.. Могучие творческие силы рвались ли на свет Божий, торопясь проявиться?..
Записная книжка, подаренная Владимиром Одоевским поэту в дорогу, осталась незаполненной, но она почти сплошь исписана шедеврами.
Василий Розанов заметил:
«Как часто, внимательно расчленяя по годам им написанное, мы с болью видели, что, отняв только написанное за шесть месяцев рокового 1841 года, мы уже не имели бы Лермонтова в том объеме и значительности, как имеем его теперь. До того быстро, бурно, именно «вешним способом» шло, подымаясь и подымаясь, его творчество… Если бы еще полгода, полтора года; если бы хоть небольшой еще пук таких стихов… «Вечно печальная» дуэль!»
Еще… да таких…
Будто бы мало поэт нам оставил, что успел в свои неполных двадцать семь лет…
Его называли промелькнувшим метеором… — какой там метеор — Вселенная! Непомерной глубины, таинственности, сверкающая ясными звездами, которым светить и светить, не тускнея от времени.
Конечно, ранняя смерть гения похожа на недопетую песню, ей бы еще внимать и внимать, без конца и без края. Но жизнь и смерть — неведомы своими законами.
Константин Леонтьев однажды жестко сказал:
«Впрочем, ведь все умирают вовремя, хотя у одних эта телеологическая своевременность заметнее, чем у других. Можно бы целую книгу написать об этом: почему Пушкин и Лермонтов убиты были вовремя? Зачем Скобелеву нужно было так рано погибнуть? Почему Наполеон I прожил достаточно, а самый даровитый из его сверстников и соперников, более его благородный, более его добросовестный и более умеренный, Hoche (Гош) — умер так рано и случайно от какой-то горячки? Гош не пошел бы в Москву и на острове Св. Елены не умер бы!
А это было нужно!»
В другой раз Леонтьев, в письме к Афанасию Фету по случаю его юбилея, обронил другую неожиданную мысль:
«…Лермонтов был полезен покойному теперь Мартынову разве только тем (духовно), что Мартынову приходилось не раз молиться и служить панихиды по рабе Божием Михаиле. Люди без вкуса и до сих пор у нас находят, что ваша поэзия бесполезна, ибо из нее сапог не сошьешь».
Однако что нам до духовного воспитания Мартынова и до телеологической, то бишь целесообразной, своевременности!.. Все равно, все уже зная и все вроде бы понимая, будешь невольно сожалеть о гениальном поэте, убитом на взлете его духа и таланта.
Розанов теплее: «вечно печальная дуэль»!..
2
9–10 мая 1841 года Лермонтов писал Е. А. Арсеньевой, что приехал только что в Ставрополь и теперь еще не знает, куда дальше поедет:
«…кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды».
Пожелания спокойствия и здоровья бабушке — и о важном:
«Пожалуйста, оставайтесь в Петербурге: и для вас и для меня будет лучше во всех отношениях…
Я все надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощение и я могу выйти в отставку».
10 мая он сообщает в письме Софье Николаевне Карамзиной (писано по-французски), что тотчас же из Ставрополя отправляется в «экспедицию».
«Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать».
Шутливый экскурс в географию, дабы пояснить фрейлине двора, где находится Черкей, который вскоре ему придется штурмовать, и, наконец, редкое для него признание:
«Не знаю, надолго ли это; но во время переезда мной овладел демон поэзии, сиречь стихов. Я заполнил половину книжки, которую мне подарил Одоевский, что, вероятно, принесло мне счастье. Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи, — о, разврат! Если позволите, я напишу вам их здесь; они очень красивы для первых стихов и в жанре Парни, если вы знаете оного…»
Стихотворение «L’Attente» («Ожидание») напоено в своем французском звучании задумчивой музыкой сгущающихся сумерек, призрачной тишиной (о такой много позже Есенин писал: «Даже слышно, как падает лист…»), оно воздушно, как легкий наплывающий туман, и в этом воздухе разлита некая тайна, которую поэт предчувствует всем своим существом.
Даже по дословному переводу стихотворения на русский понятно, как необыкновенно изящно это произведение, — так что Лермонтов совершенно прав, говоря со своей шутливой серьезностью, что стихи очень красивы:
«Я жду ее на сумрачной равнине; вдали я вижу белеющую тень, тень, которая тихо подходит… Но нет! — обманчивая надежда. Это старая ива, которая покачивает свой ствол, высохший и блестящий.
Я наклоняюсь и слушаю долго: мне кажется, я слышу с дороги звук, производимый легкими шагами. Нет, не то! Это во мху шорох листа, поднимаемого ароматным ветром ночи.
Полный горькой тоски, я ложусь в густую траву и засыпаю глубоким сном… Вдруг я просыпаюсь, дрожа: ее голос шептал мне на ухо, ее уста целовали мой лоб».
Стихи загадочны, и, похоже, эта загадка не объяснима и для самого поэта.
«В основе стихотворения, написанного в стилевой манере «легкой поэзии» Э. Парни, — мотив напряженного, нетерпеливого ожидания любимой», — толкуется в Лермонтовской энциклопедии. Но Парни — подсказка самого Лермонтова, быть может, нарочитая, уводящая в «легкость» от серьезности. К тому же хорошо известно: от кого бы из иноязычных поэтов он ни отталкивался в своем творчестве, стихотворение всегда «переплавлялось» в его могучем тигле в чисто лермонтовское.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});