Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

– Откуда же он у вас, присланный или свой, местный? – поинтересовался Василий.

– Свой, тутошний… Урожденный. Тут и мать его всю свою жизнь жила, работала. Тоже известный человек была. Почетная колхозница, орденами награжденная, всегда в газетах про нее описывали, по радио называли. Годов пять, как умерла, царство ей небесное, хорошая была женщина, отзывчивая…

Что-то опять шевельнулось в памяти Василия, какой-то толчок подстегнул ритм его сердца.

– Не Ксенией ли ее звали? – само сорвалось у него с губ.

– Точно, точно, Ксенией Николавной… А вы, стало быть, выходит, ее знавали? Вы что ж – тутошний, ясырский, с наших мест?

– Нет, не тутошний, не ясырский, – ответил Василий. – Просто бывал тут однажды. Давно.

– А запомнилась, значит?

– Запомнилась… – подтвердил Василий.

На магазинной двери загремели внутренние запоры, дверь распахнулась, можно было входить, и разговор Василия с женщиной на этом прервался…

1983 г.

Большой марш

Николаю Григорьевичу Диденко – бывшему военному дирижеру Первой гвардейской дивизии

1

В один из начальных дней апреля, утром, в девятом часу, когда двор и голые деревья сада за домом еще окутаны легким розовым туманцем, а встающее солнце радужно сверкает в росной влаге на ветвях яблонь, стукнув щеколдой, открывается калитка, и, как было в эту же пору в прошлом году, в позапрошлом и все прежние годы, во двор к Павлу Сергеевичу входят трое: секретарь райкома Коротков, предрика Селезнев и военком Галахов. Коротков невысок, круглолиц, ясноглаз, в светлом бежевом плаще, серой шляпе с узкими полями. Он молод, всего тридцати лет, совсем еще недавно был холост, учился в больших городах и сохранил привычку со вкусом одеваться. Селезнев – в черном пальто, тонких сапогах, в барашковой островерхой шапке. Начальник райвоенкомата Галахов – выше их на две головы, в длинной шинели с полковничьими погонами.

Павел Сергеевич стоит в саду в старых кирзовых сапогах, старом армейском ватнике, старой армейской ушанке, с ножовкой в руках. Все последние дни он ждал гостей, стал даже томиться и нервничать, пряча это в себе: уже время им быть, а они не приходят. Сегодня он поднялся с окончательно сложившейся уверенностью: значит – всё, больше он уже не нужен, вероятно, нашли другого. Ну что ж – и к лучшему. Слова эти он сказал себе бодро, но в душе было неприятное чувство, и, чтоб притушить его, отвлечь себя делом, он еще на заре, без завтрака, вышел в сад обрезать сучья. Весной в саду много работы, тем более – Павлу Сергеевичу. Сад у него не рядовой, яблони только самых лучших, знаменитых сортов, есть подарки селекционеров; за таким садом нужен уход да уход, особый хозяйский глаз.

– А мы идем и говорим – рано, должно быть, неудобно Павла Сергеича в такой час беспокоить… – Коротков широко улыбается, зубы у него – на зависть, ровные, белые, на сто лет таких зубов хватит.

– А я говорю, – вставляет предрика Селезнев, – Павел Сергеич всегда с петухами встает. Я ведь на работу мимо хожу. Иной раз в такую рань, а вы, Пал Сергеич, уже на ногах, в саду копаетесь…

– Такое это дело: не потрудишься – яблочек не покушаешь, – тоже улыбается военком. У него худое, вытянутое лицо с коричневой дубленой кожей, крупный костистый нос, совершенно белая щетинка на висках, из-под края фуражки. Он дослуживает последние месяцы перед пенсией, но уходить ему не хочется: в армии он всю жизнь, в Ольшанском военкомате чуть ли не сразу же после войны; каких-либо домашних занятий, увлечений у него нет, и он просто не представляет, что станет делать, когда снимет военную форму и наденет гражданское. Но здоровье уже не то, все сильнее сказываются годы фронта, раны и контузии, трудно уже ему тянуть свой служебный воз. – Это верно, что к вам даже спецы, колхозные садоводы, за консультацией обращаются? – продолжает с улыбкой Галахов. – Таким, говорят, вы знатоком стали…

– Преувеличение, – скромно отвечает Павел Сергеевич, пожимая гостям руки. Только по блеску его глаз в розовых старческих жилках видно, как он доволен и радостно взволнован приходом гостей. – Приезжают, но не за консультацией. Какой я консультант, я любитель, самоучка. За литературой. Библиотеку по садоводству я действительно собрал богатую, ничего не пропускаю, все стараюсь достать… Проходите в дом, как раз к самовару. Ульяша – как знала, пирожков напекла, угостимся пирожками…

– Натаскаем вам грязи… – говорит Коротков. Он словно бы в нерешительности, но первый начинает обчищать подошвы своих ботинок о железную скобу возле крыльца.

Дом у Павла Сергеича небольшой, всего две комнатки с кухней. Но уютно, мило. Блестят светло-желтые, недавно покрашенные полы, вкусно пахнет печеным тестом. В гостиной на столе пофыркивает вскипевший самовар, горкой возвышаются на блюде горячие пирожки, желтеет сливочное масло на тарелке, темный рубиновый огонь прячется в густом вишневом варенье, наполняющем вазочку на высокой тонкой ножке. Павел Сергеевич кое в чем оригинал, держится своих, несовременных привычек. Например, кто сейчас пьет чай из самовара да еще угольного, кому охота возиться с его разжиганием, колоть лучину, раздувать угли, глотать дым, когда есть газовые и электрические плитки, электрические чайники, и согреть с их помощью воду – дело пяти минут. Ну, а если уж хочется непременно из самовара – то ведь и самовары тоже есть электрические. Но Павел Сергеевич это категорически отвергает, он любит чаевничать только из угольного, ставить его и разжигать – ему не труд и морока, а удовольствие. И чтоб обязательно какие-нибудь домашние пышки, пирожки или коржики. А пьет он только из стакана тонкого стекла, ни в коем случае из чашек – в них не видно всей красоты чайного настоя, его цвета, игры. К этим его маленьким прихотям давно уже привыкла и свято их соблюдает Ульяна Федоровна – или Ульяша, как по-домашнему называет Павел Сергеевич свою жену.

Ульяна Федоровна встречает гостей, зардевшаяся от смущения. Она невысокая, полноватая; каштановые, с нитями седины волосы зачесаны у нее назад и собраны в узел. На вид она простая деревенская женщина. Да так оно и есть: в войну в полку Павла Сергеевича она была санитаркой в медсанбате, совсем еще молодая, комсомолочка; пошла в армию добровольно, с другими районными девчатами, когда к ее Смоленщине подходил фронт. Павел Сергеевич тоже был тогда молодой, двадцати пяти лет, неженатый, перед самой войной получивший диплом военного дирижера и назначенный в полк. Такими они познакомились тогда, и с тех пор вместе. Прошли с полком все фронты, какие выпали, Польшу, Венгрию, Австрию. Кончилась война, все по домам, а Павел Сергеевич продолжал служить еще двадцать пять лет. На военной службе выбирать не приходится – куда направит начальство. Пришлось пожить и на китайской границе, и в жаркой Туркмении, и в горах Грузии. И вот лет десять, как снял Павел Сергеевич погоны и они с Ульяной Федоровной в Ольшанске. Купили этот домик, мирно и тихо доживают свою жизнь. Павел Сергеевич доволен, исполнилась давняя его мечта – у него свой сад, приятная и любимая возня в нем; жена просто хозяйствует в доме. Одним только обделила их судьба – не дала детей. Одиноки они, иногда это остро чувствуют оба, и тогда Павел Сергеевич еще энергичнее погружается в свои садовые дела и заботы, а Ульяна Федоровна – в домашние хлопоты: стирать, мыть, чистить, наводить в доме порядок, который у нее и без того образцовый, – хоть по телевидению показывай в пример другим хозяйкам.

На Ульяне Федоровне кухонный фартук: забыла его снять, когда во дворе зазвучали чужие голоса. Подав гостям свою короткую, толстоватую в пальцах, шершавую от всяких домашних работ руку, она вдруг спохватывается, что встречает гостей в фартуке, поспешно сдергивает его с себя, заливаясь еще большей краской.

Все эти дни Ульяна Федоровна переживала волнения Павла Сергеевича как свои собственные, изболелась за него душой и приходом районного начальства взволнована даже больше, чем сам Павел Сергеевич. Излишне суетясь, она приносит к столу недостающие стулья, достает из буфета голубые сервизные чашки и блюдца, ставит их перед гостями, от торопливости чуть не роняя из рук.

– Ну, Ульяша, это по твои пирожки, сейчас им экзамен будет, – шутит Павел Сергеевич. – Видишь, какая комиссия пожаловала, высшая районная власть! Как бы не забраковали твою работу!

– Что вы, такого не может быть, Ульяна Федоровна знатная мастерица, мы это знаем. – Галахов, повесив в передней шинель, садится за стол, потирает озябшие руки. – Я помню, какой прошлый раз пирог с яблоками мы у вас тут ели…

– Прошлый раз были ватрушки с творогом, а пирог с яблоками – раньше, – поправляет председатель райисполкома Селезнев. – Как это приятно, уютно – самовар, красивые чашки… – говорит он, тоже садясь за стол. – А в комсомольские мои времена это мещанством считалось, стыдились самовара в своем доме, на чердаки их волокли…