— Блин!!! — выкрикнул он затем, чтобы произнесёнными вслух словами заглушить мысли — казалось, гремевшие, как церковный набат в лесной вёске. Потом вскочил на ноги и, на ходу выскакивая из трусов, метнулся к ушату с водой для умывания.
Подобные сны ему снились и раньше. Но всякий раз они были расплывчатыми — словно из тушной темноты появлялись какие-то гипертрофированные формы, неясные и изменчивые. И он никогда не видел лиц. Но сегодня... ожесточённо выплёскивая на себя воду, Олег почувствовал, что кожа горит, словно настёганная крапивой — не только лицо, но и шея, и плечи, и грудь, и спина.
— Как стыдно... — пробормотал Олег, чтобы хоть что-то сказать. Прислонился мокрой спиной к стене и сполз на пол, запрокинув лицо и закрыв глаза.
Ему снилась Бранка. Он ни разу — слово чести! — не представлял её себе БЕЗ ОДЕЖДЫ. Не позволял себе — даже после того, что у них было на скалах. Она была сестрой друга и чужой — ЧУЖОЙ, ЧУЖОЙ!!! — девчонкой, опять таки девчонкой друга. Настоящего друга, даром что они знакомы около двух месяцев. Но во сне человек не отвечает за себя. И себя не контролирует. А сейчас Олег тщетно старался запретить себе вспоминать сон. Сон, где...
— Нет, нет, нет! — выдохнул Олег, еле шевеля губами. Его знобило. — Я, наверное, заболел...
«Ага. Заболел. Классики так и говорят — любовь и есть разновидность болезни.»
— Чушня, — Олег обнял себя за плечи, пытаясь заставить встать. Самым кошмарным было, что воспоминания о сне ему... приятны. Он не мог их прогнать, как ни старался.
Подобрав трусы, Олег в сердцах швырнул их в ушат, а потом бросился на постель и вцепился руками в подушку с риском разорвать кожу.
«Домой. Поскорее — домой, домой!»
Интерлюдия: «Песня о далёкой родине»
Я прошуХоть не надолго —Боль моя,Ты покинь меня.Облаком,Сизым облакомТы полети к родному дому —Отсюда к родному дому.
Берег мой,Покажись вдали —Краешком,Тонкой линией…Берег мой,Берег ласковый —Ах, до тебя, родной, доплыть бы,Доплыть бы хотя б когда-нибудь!
Где-то далеко,Очень далекоИдут грибные дожди…Где-то далеко,В маленьком саду,Прямо у рекиСозрели вишни, наклонясь до земли…
Где-то далеко,В памяти моей,Сейчас, как в детстве, тепло,Хоть памятьУкрытаТакими большимиСнегами!
Ты, гроза!Напои меняДопьяна,Да не досмерти…Вот опять,Как в последний раз,Я все гляжу куда-то в небо,Как будто ищу ответа… [46]
* * *
Неумолимо, как саммит ОБСЕ на Россию, надвигалось 20-е число червеня — Перунов День, время, когда зацветает на миг папоротник. Во-общето Олег знал, что папоротник размножается спорами, но благоразумно об этом помалкивал. Всё больше и больше времени отнимали тренировки — Йерикка почти не отходил от Олега, добиваясь от него совершенного владения холодным оружием. И это было, пожалуй, хорошо, потому что меньше времени оставалось — встречать Бранку, её недоумённый и обиженный взгляд. Она не понимала, почему Олег вновь начал так упорно избегать её.
А он НЕ МОГ её видеть.
Не мог — потому что боялся. За неё. За себя. За Гоймира. Эта любовь доставляла больше страданий, чем радости, тем более, что Гоймир совершенно не мог понять холодности своей названой и часто впадал в уныло-хмурое состояние, а то ещё делился переживаниями с Олегом, и это было всё равно что сидеть на раскалённой сковородке.
Йерикка догадывался о мучениях друга. Олег понял это, когда рыжий горец зашёл к нему как-то утром, когда Олег пил чай с пирогами, сготовленными заботливой Славной, тоже начавшей замечать, что с её постояльцем что-то неладно и приписавшей это плохому питанию.
— Будешь? — спросил Олег. Йерикка кивнул:
— Плесни.
Он был какой-то странный, с красными глазами — и навалил в чай кучу дорогого южного сахара, чего обычно не делал. Отхлебнул этот сироп и сообщил:
— Хочу поехать отдыхать на южное море. Где солнце, вода — тёплая, как этот чай, и девчонки в купальниках. Ты на море был?
— Нет, — ответил Олег, разламывая пирог. — Я не люблю, когда жарко. А что с тобой?
— Договаривался о продуктах с лесовиками, — неохотно ответил Йерикка, снова припадая к чаю. Олег, если честно, давно подозревал, что его друг в племени играет роль шефа службы безопасности или что-то в этом роде. Именно он встречался с разными приезжими, останавливавшимися у Славны, а то — сам ездил куда-то с конвоем или один, отвозил и привозил грузы...
— Ты же говорил, что мы всё необходимое купили, — вспомнил Олег. Йерикка поморщился:
— Сейчас необходимое — это не продукты... До чего трудно говорить с этими лаптями! — вырвалось у него. — Всё равно, что осла перекрикивать, они же, в своих весях сидя, всё лучше всех знают. «Тык эта, парень, значить, и самим-то оно не того — хватает, вот мы, оно это-то сюда и не повезём скольки обычно — уж звиняй!» Почуяли, сидни запечные, что гарью запахло, в печень им дыш-ш-шло! — Йерикка аж прошипел это слово и, словно спохватившись, вскинул глаза на Олега, поспешно продолжал. — Я им предложил разрешить желающим нас снабжать — кто сколько может. У нас же там друзья есть — на себе приволокут почище любого транспорта, ещё и подерутся по дороге за то, кому первому сгружать! Нет, как же... Если нам не помочь, то их не тронут... — Йерикка поболтал остатки чая в кружке и опрокинул их себе в рот. — Ненавижу идиотов. До икоты.
— До икоты? — засмеялся Олег.
— Угу... Я иногда думаю — неужели идиотизм такая же вечная категория, как отвага и любовь?
Олег пожал плечами. Ответить ему было нечего, да Йерикка, похоже, и не ждал ответа:
— Очевидно — да, — ответил он сам себе. И, разряжая досаду, резко повёл перед собой сверху вниз прямыми сжатыми ладонями — пустая глиняная кружка, из которой он пил чай, вдруг взорвалась шероховатыми осколками.
— Ох ты! — Олег от неожиданности чуть не опрокинулся со скамьи. — Как ты это?!.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});