Читать интересную книгу Черные холмы - Дэн Симмонс

Паха Сапа останавливается на перекрестке, чтобы купить кока-колу. Тут, среди бесконечной прерии и холмов, стоит единственное здание, свидетельствующее о том, насколько пустынна эта часть Вайоминга-Монтаны. С деньгами, извлеченными из кофейной банки и засунутыми теперь в его задний карман, он чувствует себя богачом.

Мальчик за прилавком — глуповатого вида вазичу. Беря у Паха Сапы никель, он наклоняется над потрескавшимся деревянным прилавком и заговорщицки шепчет:

— Эй, вождь, хочешь посмотреть одну классную вещь?

Паха Сапа одним глотком, закинув голову, выпивает кока-колу. После долгой езды и пыли на дороге Вайоминга его одолевает жажда. Мальчик заговорил с ним шепотом, поэтому он тоже отвечает шепотом:

— Я знаю… двухголового теленка.

— Не, это кое-что получше. Оно такое историческое. Об этом не знает никто, кроме тех, кто здесь живет.

Историческое. Паха Сапа любитель всего исторического. И еще, как понимает он теперь, его жертва. (Впрочем, как и все остальные.)

— Сколько это будет стоить? И сколько займет времени?

— Всего еще один никель. И несколько минут ходьбы. Ну, не больше десяти.

Паха Сапа, чувствующий себя в последние дни богачом, посылает еще два никеля по прилавку — один за новую банку холодной кока-колы, другой — за историю.

На самом деле идти от магазина приходится минут пятнадцать. У мальчишки, видимо, какие-то проблемы с координацией движений — идет он, как неумело управляемая марионетка: колени подогнуты, руки уперты в бока, ноги в ботинках выписывают непонятные кренделя. Но все же ему удается провести Паху Сапу через поле, на котором пасутся два быка, поглядывающие на них с убийственной ненавистью в глазах, потом через забор из колючей проволоки и вверх по склону небольшого холма, на вершине которого растет несколько сосенок, потом вниз к широкой долине, поросшей низкой травой.

— Вот оно. Ну что — класс?

Паха Сапе несколько мгновений кажется, что это шутка умственно отсталого мальчика, но потом он видит старые следы колес и выбоины в низинке, старые колеи, оставленные колесами фургонов, тянутся от низкого хребта на восточном горизонте до еще более низкого вдали на западном.

Мальчик запускает большие пальцы за подтяжки, превращаясь в олицетворение гражданской гордости.

— Эти колеи оставил генерал Джордж Армстронг Кастер. Это когда он вел тута Седьмой кавалерийский. Давным-давно это было. Фургоны, скот, запасные кони, даже жену с собой взял, как говорят… Вот это был цирк! Наверное, ты бы не прочь это увидеть, вождь?

— Это стоило никеля, сынок. Кастер тут и в самом деле побывал.

Паха Сапа допивает остатки второй колы и швыряет бутылку в направлении колеи. Она пролетает над острыми листьями юкки и других тщедушных кустиков.

Парнишка вскрикивает «Хей!» и бегом кидается за бутылкой. Он приносит ее на вершину холма, как верный, хотя и немного рассерженный, расхлябанный и глуповатый лабрадор-ретривер.

— Это же целый пенни, вождь!

Паха Сапа устраивается на ночь у дороги на высоком лесистом и безлюдном плато, которое протянулось на сорок миль по Монтане между Эпси и Ашландом. Он уверен, что это удлиненное, тянущееся с юга на север, поросшее соснами плато станет национальным заповедником, если только уже не стало. И названо оно будет в честь Кастера.

Палатку он не взял, но на полу мотоциклетной коляски припасены брезент-подстилка и еще один водонепроницаемый кусок брезента на тот случай, если пойдет дождь. Ночь теплая и безоблачная. Недавно было полнолуние, и хотя луна восходит поздно, но все равно мешает ему пересчитать звезды. Он понимает, что это та же самая полная луна, под которой он совсем недавно плясал высоко на торце горы Рашмор, размещая заряды динамита. Это событие кажется ему еще более затерянным в истории, чем колеи, оставленные фургонами Кастера, за взгляд на которые он заплатил хорошие деньги. Где-то на севере в сосновом лесу или в соседних высоких прериях начинают выть койоты. Потом раздается один, более низкий и жуткий вой — Паха Сапе он кажется похожим на вой волка, хотя волк в Монтане теперь редкий зверь, — и все койоты замолкают.

Паха Сапа вспоминает, как Доан Робинсон объяснял ему древнюю греческую максиму агона,[128] согласно которой жизнь разделяет все на категории: равное, меньшее, большее. Койоты чтят агон своим боязливым молчанием. Паха Сапа понимает, что они чувствуют.

Пытаясь отвлечься, Паха Сапа погружается в мысли, все еще причиняющие ему боль: он вспоминает, как полная луна вставала над громадным черным силуэтом Мато-типи, когда они с Робертом останавливались там летом 1906 года, и как он допоздна вел долгие разговоры с восьмилетним мальчиком. Наверное, именно тем летом Паха Сапа и осознал, насколько одарен его сын.

В ту ночь Паха Сапе снится сон. Будто бы он снова на карнизе на горе Рашмор, а над ним взрывается и рассыпается на части голова Авраама Линкольна, карниз под ним рушится, но на сей раз ему удается прочесть записку в пустом ящике из-под динамита.

Это почерк Роберта, и записка совсем коротенькая:

Отец.

Я подхватил бы испанку, даже если бы поступил в Дартмут или остался дома с тобой. Но я был с моими отважными друзьями и встретил самую прекрасную девушку на свете. Грипп нашел бы меня где угодно. А эта девушка — нет. Важно, чтобы это понял ты. Мама согласна со мной.

Роберт

Проснувшись, Паха Сапа плачет. Проходит немного времени, и он уже не уверен, отчего заплакал: то ли оттого, что увидел подпись Роберта, то ли оттого, что прочел это мучительное, вселяющее неоправданные надежды «Мама согласна со мной».

Утром он едет дальше на запад то по низким, переходящим один в другой холмам, поросшим соснами, то по прерии с низкой травой, слишком сухой для скота, и скоро оказывается на территории Северошайеннской резервации. По его опыту, все индейцы из резерваций угрюмы и подозрительно относятся к чужакам (он и сам был таким, когда жил в Пайн-Ридже), и это подтверждает древний продавец-шайенна в Басби, где Паха Сапа заходит в лавку, чтобы купить колбасы, хотя шайенна и ладили с сиу больше, чем с кем-либо другим. Сразу за Басби, насколько ему известно, начинается большое агентство кроу, простирающееся до самого конца его путешествия (до конца жизни, думает он и тут же отметает эту глупую, исполненную жалости к самому себе мысль), а кроу с лакота, как известно из истории, всегда враждовали. Он знает, что угрюмость, свойственная индейцам резерваций, в стране кроу обернется открытой враждебностью, и надеется, что ему не придется там останавливаться.

Угрюмость продавца не имеет значения для Паха Сапы. От пункта назначения его отделяет всего тридцать миль. Он может осуществить свой план еще до захода солнца. По какой-то причине ему важно, чтобы в это время было еще светло.

Но не успевает он отъехать и нескольких миль от Басби, как двигатель «харлея» начинает чихать, а потом останавливается. Паха Сапа уводит мотоцикл в невысокую траву у дороги, разворачивает брезент-подстилку и неторопливо разбирает двигатель; он не спешит, к тому же работа с мотоциклом всегда напоминает ему часы, вечера и воскресенья, проведенные в работе над этой машиной с Робертом.

Проходят часы — Паха Сапа сидит под солнцем рядом с выкрашенным серой краской мотоциклом, аккуратно раскладывая на брезенте детали в порядке их поступления и отношения друг к другу: впускные клапаны, коромысла, маленькие пружинки, свечи зажигания (довольно новые), оголовники впускных каналов, сами головки цилиндров, наконец, распредвал… все кладет на свое место, так чтобы можно было собрать хоть вслепую, как, вероятно, научился собирать Роберт винтовку «Американ энфилд» модели 1917 года со скользящим затвором, запомнив каждую деталь по виду и на ощупь, стараясь, чтобы пыль не оседала на промасленных деталях и не попадала внутрь.

Неполадки обнаружились в правом цилиндре маленького V-образного двухцилиндрового двигателя объемом шестьдесят один кубический дюйм. Провернуло шатунный вкладыш коленвала.

Паха Сапа вздыхает. В крохотном Басби он видел какое-то подобие мастерской — еще одна бывшая кузня, пристроенная к тесному, зловонному магазинчику, но, даже если в мастерской и сохранилась кузня, вкладыш ему самому не сделать. Ему нужен новый.

На его карте по маршруту следования впереди, на западе, на враждебной (как он все еще думает об этой земле) территории кроу нет ни одного городка. Поэтому он устанавливает на место те детали, которые можно, засовывает сломанный вкладыш, поршень и шток в мешок и кладет все это в коляску, после чего, вспугивая выпрыгивающих из-под его ног кузнечиков, принимается по жаре толкать мотоцикл назад в Басби. Мимо проезжают две старые машины, за рулем — индейцы, но ни одна не останавливается, чтобы предложить помощь или подвезти. Они видят, что он — чужак.