как тот ехидно постукивает пальцем по часам.
– Не знаете, сколько у него еще тезисов? – спросила у меня женщина, стоявшая рядом в платье. В голосе ее чувствовалась скрытая надежда: – Не знаете, сколько осталось?
Я знал.
Тезисов Игорь Ильич набросал двадцать восемь штук, о чем я тут же и сообщил соседке, которая от этого известия приуныла – к моему свирепому наслаждению.
– Двадцать семь. Увы, наша православная церковь запрещает не только вглядываться, а даже заглядывать в бездну. Для сегодняшнего священноначалия любые метафизические поиски – ересь, которая подлежит осуждению. А как быть с любопытной и любознательной молодежью? Как ей запретишь изобретать новые – пусть даже персональные – религии? Нам не дано знать, в каком облике, кому и когда является его личный Спаситель. Двадцать восемь. Как бы там ни было, тема Мамлеева неисчерпаема как вселенная духа. Да и в облике Юрия Витальевича было столько по-нездешнему светлого, божественного, что его собеседников не покидало чувство, что они беседуют если не с самим воплощением Абсолюта, то уж точно с его посланцем и представителем. И хотя есть много о чем вспомнить в славный юбилей, нужно когда-то поставить точку. Читайте Мамлеева – учитесь плавать! Ведь бездна – тот же океан. Только очень большой[469].
Дудинский закончил, но уходить не стал. Вместо этого он остался сидеть на своем стульчике и перечитывать глазами то, что только что зачитал вслух. На это, впрочем, никто не обратил внимания, потому что микрофон у Игоря Ильича ловко и практически нежно отнял следующий оратор.
– Здравствуйте, меня зовут Женя Вороновский. У меня рядом с домом возле Международного почтамта стоял киоск Союзпечати, и в этом киоске продавались старинные марки, альбомы по искусству и всякие классные книжки. В детстве мне нравилась группа Pink Floyd; в одной книжке про Сальвадора Дали я прочитал, что группа Pink Floyd – это сюрреализм, и я сделал для себя вывод, что мне нравится сюрреализм. Это был восемьдесят восьмой или восемьдесят девятый год, мне, соответственно, было восемь-девять лет. Я запомнил, что мне нравится сюрреализм, и стал думать, где мне еще накопать этого самого сюрреализма. И вот в этом киоске Союзпечати у Международного почтамта я увидел книжку Юрия Мамлеева «Утопи мою голову», а на ней бумажка, на которой продвинутый продавец ручкой написал: «Сюрреализм». Я стал читать эту книжку; местами она мне напомнила Булгакова, местами – Зощенко. Мне дико понравилось, я тогда поверил на слово, что это сюрреализм. По-моему, в предисловии Юрия Нагибина даже упоминалось это слово[470]. Понятно, что со временем мои представления об искусстве трансформировались, но Мамлеев в качестве, получается, детской литературы прочно вошел в мою жизнь и стал частью моего мировоззрения. Потом готы рассказали мне, что есть еще Дугов, Вербицкий, Лимонов и они с Мамлеевым идут рука об руку. Когда я узнал, что все это одна тусовка, я понял, что я по крохам, по крупицам собрал весь понятийный аппарат, который пытается вокруг себя собрать Дугов.
Я стал ходить на лекции Дугова, покупать авторов, про которых он рассказывал, и читать их в недоумении. (Генон мне понравился, а что такое Эвола, я, блядь, до сих пор так и не понял. Ну а Юнгер, по-моему, вообще хуйня какая-то.) Тогда же я стал замечать, что на эти же лекции часто заходит Мамлеев. И тогда я стал ходить на лекции Дугова для того, чтобы посмотреть на любимого с детства писателя. Конечно, у меня появилась мечта с ним познакомиться. Мамлеев в те годы прогонял мульку, что Россия – это наше все, про Есенина, Пушкина, какая-то окончательная ебанина. Я ходил смотреть на него как на музейный экспонат. Но фетишизм во мне взял верх. Я узнал, что Мамлеев читает отдельные лекции в клубе «Живой уголок». Ну, я подумал: вот сейчас там будет Мамлеев в чистом виде, без всех этих странных людей, которые ходят на лекции Дугова. Я вообще не понимал, что это за публика – то ли геи, то ли масоны какие-то. Кто вы вообще такие? Для начала – почему у вас такие перекошенные ебальники?
Так вот. Пошли мы с приятелем к Мамлееву на лекцию. А клуб был на «Тульской», где-то в ебенях, во дворах. Заходим мы в арку, ища этот клуб, и к нам из темноты, из небытия идет фигура, в которой я узнаю Юрия Мамлеева. Он идет к нам навстречу и говорит: «Ребята! А вы не подскажете, как найти клуб „Живой уголок“?» Я говорю: «Юрий Витальевич! Здравствуйте! А мы на вашу лекцию. Давайте искать вместе». Мы ищем этот клуб, приводим туда Мамлеева, я включаю диктофон, потом я его голос засемплировал для трека[471]. Мне хотелось с ним посотрудничать, но сам я навязываться никогда не буду, мне нужен какой-то более солидный повод, чем мой фанатизм. Тогда я придумал устроить концерт Мамлеева в клубе «Дом». Я предложил Ване Напреенко: давай мы будем играть нашу музыку, а Мамлеев будет говорить в микрофон. Естественно, Мамлеев о наших планах на тот момент не знал. Я ему звоню: «Юрий Витальевич, давайте вы будете читать свои рассказы или хоть „Россию Вечную“, что захотите, а мы будем играть». Я еще решил, что мы все деньги ему отдадим, чтобы от мероприятия был еще и практический смысл. Просто он всегда лекции бесплатно читал, по сто раз рассказывая, что был такой Валя Провоторов, Женя Головин, а Россия у нас вечная, у нас Есенин, Пушкин – чем, честно говоря, всех заебал. А тут он мог делать то же самое, но под музыку – уже что-то.
И вот за день до концерта наша любимейшая замечательная Мария Александровна говорит: «Ничего не состоится, Юра простудился, и вообще мы послушали вашу музыку – она не православная, под нее нельзя читать». Я говорю: «Как?! Подождите, у нас все прорекламировано, люди купили билеты». В итоге договорились, что он лекцию прочитает отдельно, а мы потом сыграем. Получился жуткий кринж. Было заявлено чтение под музыку, а в результате Мамлеев пришел и в очередной раз рассказал хуету про Южинский кружок, Россию Вечную и Пушкина. Явились какие-то пенсионеры ебаные, а потом выступила группа «Оцепеневшие». У меня потом люди спрашивали: «Что это была за хуйня? Я впервые в жизни ушел с концерта, не дождавшись, что там Мамлеев должен был сделать».
Это был обдристос, блядство полное. Но я из принципа приехал к нему домой и гордо положил на стол десять тысяч рублей в