Вероятно, это несколько продлило ее жизнь. Но не спасло»[343].
По письмам конца шестидесятых и семидесятых годов к брату и племяннице, не датированных Борисом по сложившейся у него привычке, трудно представить последовательность нарастания недуга и перенесенных Таней мучительных процедур. Но в целом картина вырисовывается страшная.
В начале болезни (письма 1968 года) Борис пишет брату: «Таня сравнительно легко переносит лечение, даже изредка ходит на лыжах». «Мужественно сделала мне подстрочник из Уитмена…» («А я из подстрочника делаю деньги!»), «…одолела детективный роман на 200 страниц на английском языке, чем очень горда». В письмах семидесятых годов картина мрачнеет. «Тане немного лучше, но сразу же по возвращении <из Коктебеля, где они отдыхали> ей придется возобновить лечение». В мае 1974 года Таня писала брату Бориса Абрамовича: «пока я получила у своих докторов отпуск на месяц. Что будет в июне — не знаю».
1976 год для Тани выдался особенно тяжелым. Заканчивался пятый курс лечения, ее ждал шестой. После длительного облучения Таня очень ослабела. Предстоял особенно тяжелый курс химиотерапии. А сколько было таких курсов за девять лет болезни? И каждый заканчивался температурой до 40 градусов и полной потерей сил.
Таня болела почти десять лет. Зима 1977 года оказалась для нее последней. Борис ежедневно большую часть дня проводил рядом с Таней у ее постели. 6 февраля, после нескольких дней тяжелого обострения болезни, Татьяны Борисовны Дашковской не стало — в присутствии мужа, уже более суток находившегося либо в палате, либо у ее дверей. Умирание было тяжелым. Накануне Слуцкий записал в блокноте строки, обращенные к смерти как избавительнице:
Медленно движется полночь,Ход ее смерить не смей,Самая скорая помощь —Самая скорая смерть.
На похоронах Борис был мужественно сдержан. Но что творилось в его душе? Чувствовал ли он, что прощается не только с любимой женщиной, но и с поэзией?
«На поминках, — вспоминает Кардин, — Борис выпил стакан водки, потом — еще. И ни в одном глазу. Поднялся, отрешенно произнес:
— Соседский мальчик сказал: “Тети Тани больше не будет”. Вот и все»[344].
Таню подхоронили в могилу матери на Пятницком небольшом кладбище у Рижского вокзала.
Несчастье сразило Слуцкого. То, что он переживал, было даже не горе — отчаяние. Только отчаяние могло вызвать такие стихи:
Господи, больше не нужно.Господи, хватит с меня.Хлопотно и недужноДень ото дня.Если ты предупреждаешь —Я уже предупрежден.Если ты угрожаешь —Я испугался уже.Господи, неужелиЯ лишь для страха рожден?Холодно мне и суетноНа роковом рубеже.Все-таки многоначалиебольше надежды дает,проще спасти свою душуи уберечь свою плоть,чем если молотом тяжкимсудьбы немолчно куетне подлежащий обжалованиюединосущный Господь.
Но никуда не денешься.Падаешь словно денежка,В кружке церковной звеня.Боже, помилуй меня.
Глава тринадцатая
СТИХОТВОРЕНИЯ 1977 ГОДА
После смерти жены Слуцкий ищет спасения в том, к чему прибегал всю жизнь, — в поэзии. Постоянно, даже среди ночи, он обращается к своим рабочим тетрадям, вписывая все новые строки, строфы, стихотворения. «На белеющий в ночи лист» стихи льются непрерывным потоком. В течение немногим более двух месяцев, с середины февраля по начало мая (изменив своему обыкновению не ставить «помет под стихотворением», Слуцкий некоторые из этих стихов датирует, последнее помечено 3 мая), Борис Слуцкий (по свидетельству Давида Самойлова) написал около двухсот стихотворений. Восемьдесят из них составитель его Собрания сочинений Ю. Болдырев выделил в особый раздел третьего тома, назвав его «Стихотворения 1977 года».
В начале мая Слуцкий уезжает в Дом творчества в Дубулты. Здесь вскоре после приезда наступает острый приступ душевной депрессии. Друзья помогают Слуцкому вернуться в Москву. Через несколько дней он становится пациентом психосоматического отделения 1-й Градской больницы. Больше Слуцкий не напишет ни строки. Стихи 1977 года станут его последними стихами.
За то время, что прошло после смерти Тани, поэт, по сути, написал книгу стихов. В этой книге, если бы она была издана, следовало бы выделить несколько разделов — стихи о любви, о смерти и надежде.
Первый из этих разделов — стихи, посвященные Тане. Слуцкий продолжает разговор с женой, говорит то, что не успел сказать ей при жизни. «Я знаю, что “дальше — молчанье”, // поэтому поговорим…» Никогда до этого Слуцкий не писал таких стихов. Иосиф Бродский вспоминает, как Слуцкий говорил ему, что поэт XX века не должен писать любовную лирику. Единственное свое стихотворение, которое можно (весьма условно) отнести к любовной лирике, — «Ключ» («У меня была комната с отдельным входом…») он никогда не читал со сцены. На просьбы прочесть это стихотворение отвечал довольно резко: «Пошляческое стихотворение». Стихи, посвященные Татьяне Дашковской, могли бы стать началом нового этапа в творчестве поэта. Большую их часть Слуцкий набело записал в простенькую записную книжку в синем клеенчатом переплете: ее нашли среди бумаг поэта, когда готовили материалы для отправки в архив. «Такой высокой и трагической лирики наша поэзия той поры не знала»[345]:
Кучка праха, горстка пепла,всыпанные в черепок.Все оглохло и ослепло,
обессилел, изнемог.Непомерною расплатой,за какой-то малый грехсвет погасший, мир разъятый,заносящий душу свет.
* * *
Не на кого оглядываться,не перед кем стыдиться,вроде бы жить и радоваться —мне это не годится.
Мне свобода постылата, что бы ты ни простила.Мне не угодна волята, где тебя нет боле.
* * *
…Улетела, оставив меня одногов изумленьи, печали и гневе,не оставив мне ничего, ничего,и теперь — с журавлями в небе.
О женщинах Слуцкий написал немало стихов: «Грешницы», «Вот вам село обыкновенное…», «Интеллигентные дамы плачут, но про себя…», «Волокуша», «Старухи и старики», «Старуха в окне», «Молодая была, красивая…» и много других. Но эти стихи, за исключением написанных в юности, не были связаны с любовным чувством к той или иной женщине. О тех ранних стихах он сожалел, считал несовершенными, стыдился их, не читал и не публиковал. Только в 1977 году Слуцкий возвращается к любовной лирике, которую принципиально отвергал. Это принципиальное отвержение любовной поэзии было последней данью Бориса Слуцкого якобинству юности. Теперь он пишет о своей «высшей, единственной любви», о любви к Тане:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});