Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Sann в своих «Untersuchungen zu Scipios Ferdzug in Afrika», стр. 2472 вполне справедливо отводит те основания, по которым Фейт заставляет Сципиона отправиться в Нараггару. Но столь же мало убедительны и его собственные доводы, которыми он оправдывает позицию Сципиона под Замой; Занн полагает, что Сципион рассчитывал таким образом прикрыть наступление Масиниссы. Это было бы грубейшей ошибкой. Откуда шел Масинисса? Конечно, с запада. Зачем же было Сципиону, прикрывая союзников, подвергать свое собственное войско опасности нападения со стороны превосходных сил Ганнибала, когда он попросту мог бы указать нумидийцам, чтобы они шли на соединение с римлянами по одной из упомянутых в источниках более северных дорог.

 Подвожу итог прениям. Если сражение имело место при Нараггаре, то приход Сципиона в эту местность имеет только одно объяснение: под давлением необходимости римлянин делает героический выбор и, видя в отваге единственный путь к спасению и победе, уходит от Ганнибала в глубь страны, до самой Нараггары, чтобы здесь соединиться с Масиниссой. Объяснение Фейта, что Сципион отправился сюда по доброй воле, нельзя признать удовлетворительным. Если сражение произошло при Заме, то непонятно, зачем Ганнибал его принял. Он ждал от Вермины еще один сильный отряд конницы, который действительно присоединился к нему через несколько недель после сражения. То, что он все-таки принял сражение при Нараггаре, зная уже о соединении Сципиона с Масиниссой, представится вполне естественным, если мы учтем, как далеко он зашел, преследуя противника, и в какое неблагоприятное стратегическое положение поставил Сципиона; если бы оба войска сошлись в окрестностях Замы, то Ганнибал очень мало потерял бы и очень много выиграл бы, оттянув решительное сражение еще на несколько недель и получив тем временем столь нужные ему конные подкрепления от Вермины. Итак Фейт прав, когда отводит Заму как место, где произошло сражение; но он не прав, принимая для Нараггары неудовлетворительное объяснение (поход в глубь страны с целью опустошения местности).

 Фейт заблуждается, полагая (стр. 658), что маневр, которым Сципион удлинил свой фронт за счет второй (или третьей) линии, явился, по моему мнению, неожиданностью для карфагенян. Я ведь сам говорю, что Сципион выработал эшелонную тактику еще в Испании и применил ее в сражениях на «Великих равнинах». Ганнибал, разумеется, это знал и, следовательно, был подготовлен к подобным приемам со стороны Сципиона. Тем не менее Ганнибал рассчитывал на победу и был до некоторой степени прав, так как имел перевес в пехоте; и даже по свидетельству самих римлян, Ганнибал благодаря этому перевесу неминуемо одержал бы победу, если бы не вернулась вовремя римско-нумидийская кавалерия и не напала бы на карфагенян с тыла.

 Одним из самых существенных результатов моих изысканий в области военного дела у древних явилось утверждение, что римляне выработали эшелонную тактику только во время Второй Пунической войны под командованием Сципиона. Первый, кто согласился со мною в то время, когда Моммзен упорно отвергал это, был Фрелих. На мой труд он откликнулся статьей: «Die Bedeutung des zweiten punischen Krieges &r die Entwicklung des rцmischen Heerwesens», 1884 г. Кромайер и Фейт также стали теперь на мою точку зрения. «Сципионово эшелонирование римского боевого порядка в глубину на три самостоятельные линии и его блестящие фланговые эволюции, ставшие возможными только благодаря этому нововведению, - вот что вырвало победу из рук его великого противника», - пишет Кромайер73. Это совершенно справедливо, но стоит в противоречии с кромайеровским представлением, будто римляне искони владели искусством маневрирования самыми малыми тактическими единицами – манипулами.

 Для всех, кто владел таким искусством, фланговые движения, как их провел Сципион при Нараггаре, не только не представляли ничего особенного, но были проще простого; мало того, можно даже сказать, что для них сципионовский строй явился бы не прогрессом, а шагом назад, не усовершенствованием тактики, а напротив – переходом к более грубым формам. Даже Кромайер и Фейт не могли не увидеть, что между беспомощной неподвижностью римской тактики при Каннах и нараггарским маневрированием должно было иметь место какое-то существенное преобразование, и что здесь надо искать одно из великих дел Сципиона. Но желая в то же время сохранить представление о необычайной тонкости воображаемой древнеримской Quincunx-Taktik (тактики шахматного порядка), они впадают в неразрешимое внутреннее противоречие.

 Когда я впервые (в «Histor. Zeitschr.», Bd. 51, 1883) опубликовал свое открытие (как я позволю себе это назвать), то главное возражение, которое я и сам себе ставил, заключалось в том, что Полибий не только ничего не сообщает о каких-либо реформах в римской пехотной тактике во время Второй Пунической войны, но даже явно ничего о них не знает.

 В настоящее время вопрос настолько выяснен, что это возражение уже никем не выдвигается; даже Кромайер в этом решающем моменте примыкает теперь к моей теории. Но я хочу обратить внимание еще на одну вещь: такой человек, как Полибий, пребывает в темноте относительно такого важного события, как военная реформа Сципиона! Кто правильно взвесит этот факт, тот не преминет сделать отсюда дальнейшее методологическое следствие, - что мы должны чрезвычайно скептически относиться ко всем деталям, ко всем оборотам речи у древних писателей, когда они касаются вопросов тактики. Как мало могут знать порою современники о самых фундаментальных реформах тактики, - даже писатели-специалисты по военному делу, - читатель может судить, если прочтет IV том настоящего труда (стр. 466), где приведены рассуждения очень компетентного человека – Гойера (Ноует) – о постановке дела во французских революционных войсках. Здесь можно также указать и на то, что через 100 лет после Фридриха Великого в прусском генеральном штабе уже ничего не знали о его стратегии (ср. т. IV, стр. 438).

Примечания.

1 Несмотря на возражения, выдвинутые Эдуардом Мейером в его Истории древнего мира (II, § 499), я считаю, что можно и должно сохранить это представление о постоянстве государственного развития Рима. Ведь совершенно ясно, что основной принцип римского конституционного права административные полномочия судебных властей коренился в очень ранних временах и постепенно ослабевал, вытесняемый более молодым принципом разделения властей. Совершенно исключена возможность, чтобы такое твердое представление о могуществе чиновника сложилось только тогда, когда общее народное собрание уже формально получило в свои руки верховную власть; и то странно, как этот строгий принцип так долго еще уживался с представлением о суверенитете народа.

 Далее совершенно ясно, что система голосования, существовавшая в историческую эпоху, сложилась на чисто военной, а не на политической основе; следовательно, и этот институт восходит к времени очень сильной монархии.

 Итак действительно, говоря "о постоянстве развития римского государства", мы, по-видимому, не преувеличиваем роли этих исторических смен одежды; впрочем один лишь Мейер выдвигал против этого серьезные возражения.

 Все сомнения о достоверности хронологии и традиции в ее частностях я оставляю тут в стороне. Они не затрагивают тех данных, которые мне придется использовать в этой книге.

2 Ср., в частности, т. III, часть 3, гл. 1 и 2, особенно же стр. 251.

3 Ливий, 23, 46 (а 215 а. С) о капуанцах: Они имели 6 000 вооруженных бойцов, причем пехота в боевом отношении была слаба; качество конницы было выше, и она главным образом в кавалерийских боях побеждала противника.

4 Против теории, что коренные жители благодаря земельной ренте сделались патрициями, возражает также и Шмоллер (Grundriss, т. 1, 2-е изд., стр. 497): Если кто воображает, что капитал сам собою, в силу неравномерного распределения, породил крупную промышленность; если думают, что наследники счастливых предпринимателей во втором и третьем поколениях явились уже настоящими капиталистами, что капитал создавал затем новые предприятия, то такое представление совершенно ошибочно. Их и в дальнейшем создают и поддерживают только личные качества.

5 У Геллия, 16, 10, 1, содержится стих Энния proletarius publicitus scutisque feroque ornatus ferro (лица из беднейших классов снабжались щитами и оружием на государственный счет). Моммзен (Staatsr., III, 1, стр. 29) цит. из Полибия (VI, 21, 7): Самых молодых самых бедных из нас зачисляли в легковооруженные"

6 Для Аттики 490 г. мы считали 25 003 000 жителей на 1 кв. милю, для Беотии V столетия 2 200, для Лаконики и Мессении 1 500, для Пелопоннеса 2 0002 200. При первобытных способах земледелия, страдавшего к тому же от нескончаемых раздоров между соседями (2 S тыс. лет тому назад Италия, несомненно, представляла именно такую картину), даже в самых плодородных полосах 1 кв. миля вряд ли могла прокормить более 2 500 ил 3 000 чел. Рим как старый торговый город, может быть, уже в 510 г. имел некоторый хлеба из-за моря, но, конечно, незначительный; ведь, если бы город был по тому велик, он уже и тогда занимал бы более видное политическое положение. Незначительная величина города по отношению к его области доказывается также и тем, что из 20 триб было только 4 городских. Так называемая Сервианская стена, обнимавшая очень большую площадь была воздвигнута не ранее, как в период Самнитских войн.