– Доброго вам утра, – сказала она. – Входите.
Она провела нас через тесную прихожую, раздвинула занавеску из бус, прикрикнула “брысь, Серафим!” на кота, облюбовавшего кресло, и усалила нас в своей гостиной. Кот спрыгнул на пол, отошел с величавым достоинством, а потом сел, обвил хвостом тщательно размещенные лапы и уставился на нас таким же невозмутимо-оценивающим взглядом, что и его хозяйка.
– Мой Джек предупредил меня о вас, – начала она. – Вы мистер Фрэзер, а вы мистер Джедсон. – Это был не вопрос, а утверждение, и распределила она нас безошибочно. – Полагаю, вам хочется узнать свое будущее. Какой способ вы предпочитаете – ладони, звезды, кофейную гущу?
Я хотел было объяснить ей, что вышло недоразумение, но Джедсон меня опередил.
– Думается, способ лучше выбрать вам, миссис Дженнингс.
– Ну хорошо. Тогда на чаинках. Сейчас поставлю чайник, это и минуты не займет.
Она засеменила на кухню. Мы слышали, как она ступает там по линолеуму, как деловито и уютно позвякивает и побрякивает посудой.
Когда она вернулась, я сказал: – Надеюсь, мы не причиняем вам лишних хлопот, миссис Дженнингс.
– Ну что вы, что вы! – успокоила она меня. – Я люблю с утра попить чайку, так подкрепляет! Но мне надо было снять с огня приворотное зелье, вот я и задержалась.
– Извините…
– Ему не повредит немножко отстояться.
– Формула Зекербони? – поинтересовался Джедсон.
– Да ни в коем случае! – Такое предположение ее даже расстроило. – Убивать кроткие милые существа? Зайчиков, ласточек, горлиц? Подумать и то страшно! Не понимаю, о чем думал Пьер Мора, когда составлял этот рецепт. Так бы и надавала ему оплеух! Нет, я пользуюсь совсем другим – колокольчик съедобный, померанец и амбра. А действует не хуже.
Тут Джедсон осведомился, не применяет ли она сок вербены. Она вгляделась в его лицо, а потом сказала: – Сынок, у тебя у самого есть дар прозрения, верно?
– Очень слабый, матушка. Очень!
– Ничего, он наберет силу. Только не злоупотребляй им. Ну а вербена оказывает нужное действие, как ты знаешь.
– Так не проще ли?…
– Проще-то проще, но если такой нехитрый способ получит известность, то все, кому не лень, начнут им пользоваться направо и налево, а это куда как плохо. И колдуны с колдуньями поумирают с голоду в ожидании клиентов, что, пожалуй, не так уж плохо! – Она вздернула седую бровь. – Ну а если ты за простотой гонишься, так и вербену тревожить незачем. Вот, например… – она протянула палец и коснулась моей руки, бормоча “bestarberto corrumpit viscera ejus virilis” [Набор бессмысленных и латинских слов. Последние можно примерно перевести: “Совратить плоть эту мужскую”. (Примеч. пер.)]. Или что-то в этом роде. За точность я не поручусь.
Да и не было у меня времени думать о заклятии, которое она произнесла. Меня совершенно поглотило внезапно нахлынувшее чувство. Я вдруг влюбился – восторженно, упоенно влюбился… в бабушку Дженнингс! Нет, она вовсе не показалась мне красавицей, ничего подобного! Я по-прежнему видел перед собой маленькую высохшую старушку с лицом мудрой мартышки, годящуюся мне в прабабушки. Только это не имело ни малейшего значения. Она была – она. Прекрасная Елена, предмет вожделения всех мужчин, их романтического преклонения.
Она улыбнулась мне ласковой понимающей улыбкой, и я преисполнился счастья. Но тут она сказала добрым тоном: – Не стану делать тебя посмешищем, сынок! – Опять коснулась моей руки и что-то прошептала.
И тут же наваждение рассеялось. Я снова видел перед собой милую старушку, которая и пирожки внуку напечет, и с больной соседкой посидит. Ничего не изменилось, и даже кот не моргнул. От пылкого чувства осталось только воспоминание – отвлеченное и спокойное. Но у меня будто отняли что-то очень важное.
Тем временем закипел чайник. Она засеменила на кухню и вскоре вернулась с подносом, уставленным чашками, между которыми красовался тминный кекс, окруженный ломтиками хлеба домашней выпечки, намазанными душистым маслом.
Когда мы все чинно выпили по чашечке, миссис Дженнингс взяла чашку Джедсона и всмотрелась в чаинки на донышке.
– Денег не очень-то много, – объявила она, – но тебе много и не потребуется, а жизнь смотрится полная и дающая радость. Она помешала ложечкой остатки чая. – Да, у тебя есть дар и понимание, которое должно ему сопутствовать, но, вижу, ты предпочел делать дело, вместо того чтобы постигать великое искусство или хотя бы малое. Почему?
Джедсон пожал плечами и ответил, словно извиняясь: – Кругом полно работы, которую нужно делать сейчас. Вот ею я и занимаюсь.
– И правильно! – Она кивнула. – Из каждой работы можно почерпнуть понимание, и ты его почерпнешь. Торопиться некуда – времени много. Когда настанет черед твоего собственного дела, ты его узнаешь и будешь готов к нему. Ну-ка, дай мне свою чашку! – сказала она, оборачиваясь ко мне.
Я отдал ей чашку. Несколько секунд она смотрела на чаинки, а затем сказала:
– Ну, у тебя нет ясных глаз твоего друга, но ты обладаешь прозрением в том, что касается твоей работы. А все сверх того, только пробудило бы в тебе томление духа, потому что я вижу тут деньги. Ты наживешь много денег, Арчи Фрэзер.
– А деловой неудачи сейчас вы не видите? – торопливо спросил я.
– Нет. Да ты сам взгляни! – Она указала на чашку, я наклонился и заглянул внутрь. Несколько секунд за чаинками словно по киноэкрану скользили изображения. Я сразу узнал свой магазин – даже выщербины на столбах ворот, ведущих во двор – водители грузовиков склонны заворачивать в них слишком круто.
Но к магазину было пристроено новое крыло, а во дворе стояли две чудесные новехонькие пятитонки с моей фамилией на бортах!
И тут я увидел, что выхожу из дверей и иду по улице в модной шляпе. Костюм на мне, правда, был тот самый, в котором я пришел к миссис Дженнингс, и галстук тот же – клетчатый, цветов клана моих предков, Я поднял руку и погладил его.
– Ну, пока достаточно, – сказала миссис Дженнингс, и я увидел под чаинками дно чашки. – Ты видел, – продолжала она, – и можешь не тревожиться за свой магазин. Ну а любовь, женитьба и дети, болезни, здоровье и смерть… сейчас поглядим.
Кончиком пальца она коснулась остатков чая, и чаинки заколыхались. Несколько секунд она вглядывалась в них. Брови у нее сдвинулись, она было хотела что-то произнести, но опять уставилась в чашку.
– Не все ясно, – сказала она наконец. – Не понимаю. Моя собственная тень накладывается на образы.
– Дайте, я попробую, – предложил Джедсон.
– Не суйся, куда не просят! – ответила она с удивившей меня резкостью и прикрыла чашку ладонью, а потом посмотрела на меня с состраданием. – Будущее твое неясно, так как у тебя два возможных будущих. Постарайся, чтобы ум управлял твоим сердцем, и не терзай его из-за несбыточного. Тогда ты женишься, обзаведешься детьми и будешь доволен своим жребием. – Она исчерпала эту тему, так как тут же обратилась к нам обоим: – Но вы пришли не гадать, вы пришли искать помощи иного рода, – И вновь это было утверждение, а не вопрос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});