В наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи – никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: „Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?“
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5 – 10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.
Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик – это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.
Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: „Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это просрали…“ Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно потеряно? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта.
Через день-два, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились.
Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. (Выделено мной – Н.К.) Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
Молотов, правда, сказал, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: „Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем“, – то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.
Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.
Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: „Зачем пришли?“ Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать.
Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. „Кто во главе?“ – спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе – он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. „Хорошо“, – говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. „Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я“, – добавил он.
Сталин заметил: „Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек утвердить“. Берия снова говорит: „Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане“. Вознесенский поддержал предложение Сталина, Берия настаивал на своем, Вознесенский горячился. Другие на эту тему не высказывались.
Впоследствии выяснилось, что до моего с Вознесенским прихода в кабинет Молотова Берия устроил так, что Молотов, Маленков, Ворошилов и он, Берия, согласовали между собой это предложение и поручили Берия внести его на рассмотрение Сталина.
Я считал спор неуместным. Зная, что и так как член Политбюро и правительства буду нести все равно большие обязанности, сказал: „Пусть в ГКО будет 5 человек. Что же касается меня, то кроме тех функций, которые я исполняю, дайте мне обязанности военного времени в тех областях, в которых я сильнее других. Я прошу назначить меня особо уполномоченным ГКО со всеми правами члена ГКО в области снабжения фронта продовольствием, вещевым довольствием и горючим“. Так и решили.
Вознесенский попросил дать ему руководство производством вооружения и боеприпасов, что также было принято. Руководство по производству танков было возложено на Молотова, а авиационная промышленность – на Маленкова. На Берия была оставлена охрана порядка внутри страны и борьба с дезертирством.
1 июля постановление о создании Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным было опубликовано в газетах.
Вскоре Сталин пришел в полную форму, вновь пользовался нашей поддержкой. 3 июля он выступил по радио с обращением к советскому народу»[354].
Кому-то может показаться, что нет резона комментировать эти свидетельства с точки зрения их достоверности и соответствия историческим фактам. Можно доверять или не доверять этим свидетельствам, но подвергнуть их хотя бы самому общему анализу безусловно стоит[355].
Во-первых, полностью по ряду моментов чисто архивными документами опровергаются утверждения и Хрущева, и Микояна о том, что Сталин в первые дни войны самоустранился от руководства, находился в состоянии прострации и фактически пустил ход дел на произвол. Журнал посетителей кремлевского кабинета Сталина, в котором скрупулезно фиксировались все лица, посещавшие кабинет Сталина в Кремле, а также время их прихода и ухода, неопровержимо свидетельствуют о том, что все дни, начиная с 20 июня, вплоть до 29 июня в кабинет Сталина вызывались десятки людей (как военных, так и гражданских), с которыми обсуждались и решались важнейшие вопросы, которые ставило развитие событий на фронте[356]. Ясно, что говорить о прострации Сталина и его самоустранении от дел на фоне приведенных фактов – по меньшей мере, явная фальсификация.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});