— Скажут они, дождешься, — проворчал хрипатый. И вдруг, будто взвалив на себя нечто тяжелое, резко выдохнул: И-е-ех!!!
Сашку ослепило — словно где-то совсем рядом полыхнула молния. Он снова ощутил себя. Каждой клеткой ощутил, каждым нервом. Уши сдавило, в груди что-то хрустнуло и растеклось горячим. Но он был счастлив, как никогда. Даже боль была живой, настоящей, не потусторонней. А стало быть, как приговаривал зануда, все в полном порядке, жить можно!
Он еще помнил все. Бред! Кошмарное, обморочное сновидение! И привидится же такое! Но постепенно воспоминание ускользало, терялось. Сашка пытался удержать в памяти хоть что-то, хоть самую тоненькую ниточку сохранить, зацепиться за нее. Но нет, тут он был не властен. Как иной пугающий до холодного пота сон, помнящийся с утра, но полностью выбрасываемый из памяти к полудню, так и его кошмар, бред, дикое видение, ушло. С той лишь разницей, что для ухода этого потребовались секунды, а не часы, почти мгновения.
Он стоял на коленях, на том же самом месте и с тем же топором в руках. Долго не мог понять — зачем ему топор. Усталости не было, лишь легкая дрожь пробегала по телу да стыли колени.
Рядом стоял давешний Петька-партизан, качал головой и в такт ей помахивал своей лопаточкой. Глаза у него были совсем круглые, удивленные.
Сашка встал. Отряхнул брючины.
— Что ж ты, Петр, — сказал он вдруг неожиданно бодро и уверенно, — такой крепкий, здоровый парень, наверное, октябренок будущий, а вот старших не уважаешь, как это?! Бери-ка свою лопатку да разгреби льдышки! Вот тебе первое поручение, боевая, так сказать, задача. Ну, что же стоишь, вперед, за дело!
Петька словно зачарованный бросился разгребать своей маленькой пластиковой лопаткой осколки льда.
— Утром проверю, — официальным тоном, но с долей некоего отеческого тепла и веселости проговорил Сашка и, не оборачиваясь, не глядя на застывшую Петькину маму, пошел к своему подъезду.
Домой возвращался как ратник, уложивший тьму врагов на поле боя, — выложившийся в работе на совесть, довольный собою и умиротворенный.
В лифте сосед, живущий этажом выше, боязливо косился на топор, но помалкивал, даже на приветствие отвел глаза, кивнул в сторону. Только Сашке это было безразлично. Дышал он свободно и легко, сам чувствовал, как от тела пышет жаром, тут сказывались и морозец уличный, и нелегкая работа. Правда, еще больше она отразилась на зазубрившемся лезвии топора.
Голова была холодной, просветлевшей. Казалось, вылетело из нее все давившее, гнетущее, и стала она чем-то наподобие воздушного шарика — пустой и легкой, легче окружающей среды.
Топор полетел под ванну, зафырчали краны под напором белесой тугой струи. Из зеркала на него смотрел на этот раз несколько изможденный, но уж вовсе не безумный тип. До совершенства еще было далековато, но все-таки лицо не было столь набрякшим, да и выражение его было вполне уместное для здорового, но вымотанного делами человека. Вот только глаза, с ними было что-то не так. Сашка не помнил у себя подобного взгляда. Но заниматься ненужными исследованиями он не стал ванна была уже полна.
Но только Сашка погрузился в невесомость, как затрещал телефон. Вылезать не хотелось. "Развели трезвон! Ничего, подождут, назвонятся вдоволь — самим надоест", — лениво шевельнулось в голове. Он опять попытался представить заимку, печку, верного пса в ногах… Пес почему-то смотрел Светкиными глазами, даже нос морщил так же. Но дальше не представлялось, фантазии не хватало, не вырисовывалась вся картина. Ну никак! Расплывались заимка и печка, и только глаза… Телефон снова задребезжал — кому-то не надоедало. Сашка нехотя вылез из ванной.
— Ты? — удивленно спросили в трубке.
Поначалу Сашка решил вообще не отвечать. Сам звонок даже ему показался странным, после всего сегодняшнего… Но вопрос повторился, и он не выдержал.
— Ну а кто же еще! — проговорил с ехидцей, но как-то вяло.
Светка на том конце провода обрадовалась, залепетала что-то чувствительное, но малоразборчивое, что именно, Сашка не понял. Прервал на полуслове:
— Что у тебя?!
Светка и не подумала обижаться.
— Я к тебе собиралась, да вот все звоню, звоню. — Она говорила очень быстро, накручивая множество ненужных, лишних слов, но словно не замечая этого. — Хотя нет, давай не так, лучше ты ко мне, хорошо?!
"Ну, подруженька милая, ну пригрел на груди! — думал про себя Сашка, но прежнего раздражения почти не было. — И как ни в чем не бывало, главное! Святая простота!" Концом полотенца он машинально тер мокрую голову. С него текла вода. На полу у ног образовалась уже целая лужица.
— А я вам не помешаю там? — Сашка постарался вложить в голос как можно больше яда, но получилось-то у него не слишком выразительно.
— Кому это вам? — опешила Светка. — Ты чего?
— Скажешь, автоответчик приобрела? Не напрягай воображения, не стоит, я и так все понял…
— Так это ты названивал-то! — Светка почти кричала в трубку, и голос ее был почти радостным. — Ты что, Иван Макарыча не узнал, соседа? Да ты что? Он у себя грохнул об пол бутылку лака, ремонт делает, — в квартиру не войти! Все окна нараспашку, вытер все, вынес, хоть за противогазом беги ничего не помогает. У меня пересиживал, ты что, Саша, ну даешь!
Сашка знал Иван Макаровича, безобидного старичка с сочным, артистическим баритоном. И как он мог не узнать?! А почему, собственно, он его мог узнать, ведь встречались лишь на лестничной клетке, к Светке он не заходил, по телефону его голоса Сашка никогда не слышал! И все равно оплошал! Но это как-то не обрадовало Сашку. Мысли полезли в голову странные. Вот будь бы у него в «дипломате» бутылки не с пивом, а с лаком, они бы уж, точно, не рядышком грохнулись — и прощай тогда новый югославский костюм, а заодно с ним и куртка.
Ехать к Светке ему сейчас не хотелось. А почему бы, собственно… Мысль возникла внезапно. Когда еще такой случай представится?!
— Сосед, говоришь? — медленно, с расстановкой проговорил он, будто раздумывая.
В трубке стояла тишина. Видно, Светке надоело оправдываться, и она выжидала.
Мысль созревала. И Сашка уже почти решился. Но длительного выяснения отношений он сейчас не хотел. И потому сказал лишь одно:
— Разберемся, ладно. — Голос его стал мягче. — Сегодня я занят. Позвоню потом. — Он помолчал, добавил: — Сам позвоню. Ну пока.
И положил трубку.
"Все правильно, только так", — подумалось холодно и расчетливо. Он почти высох и даже замерз немного. Заглянул в прихожую — входная дверь была приоткрыта, оттуда и тянуло. Он захлопнул дверь и пошел в ванную.
Лежал не шевелясь, расслабившись. Думал о себе, о Светке. Все казалось уже решенным. "К черту заимку, и маяк туда же, потрепыхаемся покуда тут!" Подползла дрема, помутилось в глазах. И мерещилось чудное: как год назад бродят они под руку по Третьяковке, еще не закрытой на ремонт, глазеют на картины. Но все иначе, лучше, чем в действительности. И вместе с тем непонятно и странно. Картины оживают, их персонажи переходят одни в другие, меняются рамками, и где-то в этой празднично-нарядной толпе теряется, исчезает Светка, выскользнувшая из-под руки… Но самое интересное, что Сашка вспринимает ее уход как нечто вполне естественное, более того, необходимое. И ему хочется помахать ей вслед рукой. Но рука не поднимается. Он весь расслаблен, пропитан блаженством и теплом… Фу, Сашка включил холодную воду, сунул под струю голову. Хорошо! Еще немного — и пора вылезать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});