всей империи. Говорят, жил император не одну сотню лет, и процветала под его рукой империя. А погиб он, когда особенно сильное колдовство задумал. Огромный кристалл тогда не выдержал отдачи и лопнул — развалился на три части. Наследники взяли эти куски и развезли по трем городам, и объявили эти города столицами, а империю разделили на три королевства. Говорят, дедушка Грозоврат был прямым потомком того императора. Это я к чему? Вот бы тебе такой же камушек! Уж я бы с зарядкой справилась, не волнуйся, гарем не понадобится. Но вопрос другой: как ты бы стал его с собой носить? В колечко эдакую скалу не вставишь!..
Беззаботно болтая, Варя не прекращала прислушиваться к его состоянию. К великому ее облегчению Зим постепенно согревался в ее тесных объятиях. Дыхание сделалось более глубоким, пульс — она держала ладонь на груди — ровнее, спокойнее. Дрожь пробегала волнами всё реже. Варе мимолетно подумалось, что неплохо бы порыться в гардеробе и надеть на «снегурку» теплые носки, потому что ледяные пятки романтики не прибавляли. Но вылезать из постели совершенно не хотелось — тоже пригрелась, того гляди сама заснет. Она лишь высунулась из-под одеяла, чтобы потушить светильник в изголовье.
А Зим воспользовался этим и, не просыпаясь, перевернулся на другой бок. И подгреб «личную грелку», прижав спиной к своей груди. Варя и пискнуть не посмела, не то что высвободиться. Тем более, обнял он ее так сильно и бережно, и руки под маечку запустил, большими потеплевшими ладонями за грудь пожамкал, уместил уютно в две «лодочки»… Да так и затих, посапывая ей в шею.
— Ой, а я еще одну сказку вспомнила, — промямлила она. Начала говорить, чтобы саму себя успокоить, а то уж очень громко застучало сердечко в нахальную ладонь. — Про заблудившегося короля. Мне ее бабушка рассказала, когда мы с нею всё лето жили на даче, а родители ремонт в городской квартире делали, мне в комнате обои жуткие наклеили, до сих пор не забуду… Или не бабушка? Ну, не суть… Интересно, почему я ее сейчас вспомнила?.. Жил-был, значит, король, очень смелый, но очень невезучий. Поехал он однажды… ну, куда-то по делам отправился. Видит: дыра в воздухе! Большая, как футбольные ворота. Ему свита говорит: не лезьте туда, ваше величество, вдруг там опасно? А он отвечает: как же не лезть? А вдруг через эту дыру всё наше королевство в другой мир вывернется? Надо же заштопать! Вынул он из ножен волшебную иголку, большую, как меч, и взял крепкую нитку — клубочек всегда с собой возил в подседельной сумке — и залез в дыру, чтобы с той стороны заштопать, чтобы крепче получилось и не худилось бы больше. Штопает и стежки подтягивает, штопает и подтягивает… Но пока штопал, большая волшебная иголка о воздух другого мира источилась. А без иголки король не умел делать хитрый узелок, чтобы можно было потянуть и успеть обратно запрыгнуть в свой мир. Свита ему кричит: бросьте, ваше величество! Как же мы без вас будем?! А король отвечает: как же я брошу? Раз начал, нужно доделать! Передайте моей жене и детям, что я найду путь домой и вернусь! Обязательно к обеду, правда, не знаю, в какой день недели. Сказал — и затянул крепкий узелок… И остался, бедный, в чужом мире. А там лес — незнакомый, непривычного цвета листва! Ну, осенью, видно, попал. Долго ли шел, коротко ли — вышел к дачному поселку. Спрашивает у первого встречного: не подскажите ли, как мне в мой мир попасть? Первый встречный посмеялся, подумал, шутка. Но король не шутил. Понял он, что быстро дорогу не найдет домой — расстроился, заплакал. Расстроился от его горя и первый встречный, отвел к себе домой, вернее, на дачу. Напоил самогоном, накормил малосольными огурцами. Поставил раскладушку на чердаке, спать уложил. Утром налил пива и снова спрашивает: откуда ты взялся? Король показания не меняет, повторяет слово в слово. И в доказательство зачарованные нитку и иголку показывает. Нитки совсем маленько оставалось после штопки дыры, и иголка — вернее, ушко от нее, — пока ее показывали, совсем о воздух стесалась, так что в руках рассыпалась. Поверил доказательствам первый встречный — достал из подпола самогону, снова стали разговоры разговаривать… Вообще-то это очень длинная сказка, — призналась Варя совершенно сонным голосом.
Сладко зевнула. Прикрыла глаза, думая про себя, что еще полежит минутку, а потом уйдет в себе в комнату, там вся кровать в ее распоряжении. Не то что тут, в тесноте спать, прижатой к теплому сопящему королевичу. Договорила через силу, через слово зевая:
— Очень длинная… Король там что только ни пробовал, никак не мог путь домой открыть. Но вдруг однажды встретил тамошнюю принцессу — и говорит ей: а выходи замуж за моего сына, он настоящий принц! Как раз твоего возраста. А принцесса и отвечает: а давай, я согласна! А то у нас в мире принцев дефицит большой. И так расхвалил своего сына король, что принцесса влюбилась заочно. И сотворила ее любовь великое волшебство — открыла двери между мирами. Только взял король с принцессы крепкое слово и связал это слово остатками волшебной веревки — мол, не расскажет она его сыну про уговор. Иначе принц обидится, что отец просватал его без ведома и разрешения, и не полюбит тогда свою принцессу… — Варя снова душераздирающе зевнула. — Но там всё обошлось хорошо. Король вернулся домой и привел с собой принцессу. Принц ее как увидел — сразу влюбился. Ну, а что ты хочешь? Сказка же! Принцесса ему призналась в своей давней любови заочной, а тот всё равно не расстроился, лишний раз поблагодарил, что отца домой вернула… Короче, жили все долго и счастливо.
Она расслабленно перевернулась на другой бок, немножко повозилась, удобнее вписываясь своими выпуклостями в его рельефы, уткнулась носом в ключицы. И хихикнула, почувствовав, как его руки скользнули по ее спине и, поднырнув под слабенькую резинку пижамных шорт, остановились на других округлостях, не менее выдающихся и мягких, чем фронтальные.
…Варю разбудило не льющееся в окно яркое солнце. И не щебет бодрых птичек. А пристальный взгляд золотистых глаз.
Жмурясь от солнечного золота, она с расслабленной сонной безмятежностью уставилась в ответ. Зимослав выглядел слегка растерянным, немного сердитым. Но в целом, несмотря на повышенную утреннюю лохматость и легкую небритость, имел вид вполне отдохнувший. Надо признать, эта его щетина, в цвет густо-фиолетовых бровей и ресниц, придала ему неожиданное разбойничье обаяние. Правда, от нее же он