Читать интересную книгу "Две жизни" (ч. I, т.1-2) - Конкордия Антарова (Кора)

Глава 25. ОБЕД НА ПАРОХОДЕ. ОПЯТЬ БРАЦЦАНО И ИБРАГИМ. ОТЪЕЗД КАПИТАНА. ЖУЛИКИ И ОЛЬГА

Верзила, не смевший нарушить морскую дисциплину, уже стучался в дверь, говоря, что время ехать, не то опоздаем. Вскоре мы подъезжали к пароходу.

Капитан уже издали стал махать мне фуражкой, а когда я поднялся по трапу, обнял меня, засверкал тигром и вообще был таким, каким я увидел его в первый раз в Севастополе.

Радушный хозяин, угощавший меня в своей капитанской каюте, горячо благодарил за подарки и, главное, за письмо, которое сделало его, как он выразился, богаче. Потому что ещё никто и никогда не говорил ему о такой преданности и в таких простых, но много значащих словах.

— Впервые я не раздумывал, не сомневался, а сразу почувствовал, что каждое ваше слово — правда. И не могу выразить, как дорожу я платком и книжкой. Платок в моём кармане, а книжка у изголовья. Пока буду жив — с ними не расстанусь.

— Вот вам ещё один привет — от Ананды. Это отдадите вашей жене, когда привезёте её после свадьбы домой, — сказал я, подавая капитану футляр.

— Что же здесь такое? — с удивлением глядя на меня, спросил он.

— Не знаю, не видел, — боясь вымолвить что-нибудь лишнее, отвечал я.

Капитан открыл футляр, и невольный крик изумления вырвался v него.

Он протянул мне футляр, и я увидел точно такой же медальон, какой И. приказал Строгановой отдать Анне, как похищенный, только поменьше. Так же в него были врезаны фиалки из аметистов и бриллиантов, и надет он был на цепочку из этих же камней.

Я молча рассматривал эту вещь, думая о Лизе. Какое-то беспокойство поднималось во мне. Я не понимал, почему у каждого из окружающих меня друзей был какой-то свой особый талисман, свой цветок и, непонятная мне, но совершенно особая, своя линия поведения.

— О чём вы так задумались, Левушка? Вы думаете о моей жене?

— Нет, капитан. Я ведь не знаю, кто будет вашей женой и на какой прелестной шее будет красоваться этот медальон. Но я думаю, что если Ананда дал вам кольцо с аметистом и передаёт вашей жене такой же камень, — то он, очевидно, думает, что между вами и ею будет царить гармония в каких-то главных основах жизни. Следовательно, за вас можно не беспокоиться. И. говорит, что Ананда не только мудрец, но и принц.

— Не знаю, принц ли он по крови, и сомневаюсь в этом, — задумчиво сказал капитан, — но что сила его мудрости и величие его духа настолько выше обычных, что их можно назвать царственными, — это вне всяких сомнений!

— Конечно, капитан, вне всяких сомнений. Но того, кто видит чужое совершенство и не может достичь совершенства сам, — оно, точно недостижимое сокровище, только раздражает и бередит. А чтобы заразиться желанием самому встать на путь вечного совершенствования, — не только надо иметь силу это понять, но и от многого отказаться. А между тем И. говорил мне как-то на днях, что путём отказов и ограничений ни к какому творческому выводу прийти нельзя. Что скука добродетели — один из основных предрассудков. Вот тут и пойми!

— Я это очень хорошо понял здесь, в Константинополе, — сказал капитан. — Если вправду любишь, — даже не замечаешь, как отказываешься от чего-нибудь. И даже не отказываешься, а просто отбрасываешь то, что прежде казалось ценным. Посмотрел другими глазами, — и увидел, как противно то, из-за чего готов был драться.

Капитан спрятал футляр в секретер, посмотрел на часы и предложил мне выйти на палубу.

Неожиданно для меня уже опускался вечер. На небе проглядывали звёзды, и такими же звёздами была усеяна вода, освещаемая массой огней и огоньков на судах, стоявших вокруг точно густой лес. Огромное судно капитана, уже нагруженное и готовое завтра только взять пассажиров да случайный груз, стояло далеко в море. Чарующая панорама города и сновавшие между пароходами шлюпки и катера отвлекли моё внимание от капитана. Но тут я увидел, что он перегнулся и зорко всматривается в плывущие лодки. Он снова посмотрел на часы и сказал: — Хава точна. Сэр Уоми воспитал её хорошо. — Хава? При чём же здесь Хава?

— Подождите здесь, Левушка. Пока я не вернусь, не уходите отсюда. Если хотите, проследите за этой большой шлюпкой, которой правит ваш друг Верзила и где посередине стоит паланкин.

С этими словами капитан исчез, и через некоторое время я услышал его голос далеко внизу, у трапа.

Как много было пережито мною на этом пароходе до бури, в самую бурю и после неё! И где тот мальчик, который приехал в азиатский город отдохнуть подле единственного брата-отца? Мысли вихрем уносили меня, я ушёл от действительности, забыл, где я нахожусь, и вдруг услышал голос И.: "Не подходи ни в коем случае к Браццано. Даже если бы он умолял тебя всем милосердием неба. Зло, укоренившись в человеке, не так легко уходит. Ничего от него не бери и ничего ему не давай".

Я был сбит с толку. Подумал, что на этот раз я уж, наверное, впал в ересь слуховой галлюцинации, как увидел Верзилу и ещё троих матросов, с большим трудом вносивших на палубу закрытый паланкин. Впереди шла закутанная в плащ Хава, а сзади капитан и Ибрагим с отцом.

Когда паланкин выровнялся на палубе и матросы остановились, отирая пот с мокрых лиц, мне показалось, что я встретился взглядом с Браццано, слегка отодвинувшим занавеску.

Через минуту матросы вновь подняли паланкин и остановились уже в противоположном конце палубы, у каюты люкс, в которой мы с И. плыли из Севастополя.

Неопределённое чувство досады, что такое ужасное существо поселится в прекрасной каюте, где жил И., жгучий, пронзительный взгляд Браццано, так не похожий на глаза, из которых скатилась слеза за столом у Строгановых, услышанные мною слова И., точно прилетевшие ко мне по эфирным волнам, — всё грозило мне лови-воронным состоянием, и тут я услышал, как Хава, произнесла повышенным тоном: — Нет и нет. Этого я допустить не могу.

— Но я должен ему передать, если меня просят, — услышал я второй голос, в котором тотчас же узнал Ибрагима.

— Это дело только вашей совести. Но, по-моему, ваш отец поступил неправильно, разрешив вам говорить с Браццано. Сэр Уоми дал точные указания, чтобы все его сношения с внешним миром, — пока он не будет водворён в назначенное место, — шли через меня и вашего отца. Взявшись выполнить поручение, ваш отец с первых же шагов нарушил данные ему указания.

— Да нет, Хава, Браццано бросил мне эту записку из паланкина, прося передать Левушке, А если Левушка не согласится её прочесть, я должен сказать ему, чтобы он вернул ему его камень. Друзья Браццано сообщили ему, что ещё можно поправить его здоровье, лишь бы он снова завладел этим камнем. Всё это Браццано мне шептал, пока ему приготовляли носилки. И отец ни о чём не знает, — говорил Ибрагим, и ветерок нёс ко мне все его слова.

— Ещё того лучше! Неужели вы не понимаете, что предаёте отца, обещавшего сэру Уоми точно выполнять его приказание?

— Вы всё преувеличиваете, Хава. Ну, ведь Левушка — не "внешний мир"?

— Ну конечно, Левушка — это печёнка Браццано. А вы — вы тоже не "внешний мир"? Вы только тот шаткий часовой, на которого положиться нельзя. И вот эта ваша ошибка сейчас повлекла за собой целую серию перемен и путаницу. За вас будут теперь служить сэру Уоми другие, а вы должны с парохода уехать, — продолжала Хава.

— Недаром о вас говорят, как о пунктуальном человеке, в ущерб живому смыслу вещей. Я обещал — и должен передать записку.

— Образумьтесь, Ибрагим. Вы обещали? Да ведь вы молили Ананду оказать вам доверие. Вы клялись ему и сэру Уоми, что выполните всё с величайшей точностью, хотя никто от вас клятв не требовал. Отец ваш говорил, что путешествие будет тяжёлым, он тоже не хотел вас брать. Вы настаивали, обещали и ему полностью повиноваться. А теперь вы сбросили со счетов свои первые обещания и желаете выполнить третье? Злой мучитель, бездушный палач Браццано для вас важнее сэра Уоми и отца?

— Я вас больше не хочу слушать, Хава. Всякий отвечает за себя. Левушка не младенец: как сам решит, так и будет.

Разговор прекратился. Я собрал все свои мысли, постарался ощутить И. рядом с собой и услышал приближающиеся шаги.

— Левушка, — сказал, подходя ко мне вплотную, Ибрагим. — Браццано прислал вам записку.

И он протянул мне сложенный листок, очевидно вырванный из записной книжки.

— Я не желаю входить ни в какие сношения с этим человеком. Записки его я читать не буду; и вы, думается, напрасно взяли на себя роль его посла.

— Очень жаль, что вашего милосердия хватило так ненадолго, Левушка. Браццано просит вас вернуть ему камень, — очень раздражённо и язвительно говорил мне Ибрагим. — От этого зависит вся его дальнейшая жизнь, его здоровье и благополучие, — помолчав, возбужденно прибавил Ибрагим.

— Я не знаю, от чего зависит его благополучие. Думаю, что как раз от обратного. И у меня нет камня Браццано. На мне камень сэра Уоми, очищенный его подвигом любви и милосердия. Камень, который удушал злодея своей чистотой и от которого он просил его избавить. Только сэр Уоми может приказать мне вернуть его. И если такое приказание получу, — я верну Браццано его сокровище в тот же миг.