— Об этом не беспокойся. Именно благодаря опасности она и обрела свою способность.
Итак, я вернулась к работе с электричеством. Я училась этому мастерству прилежно, была осторожной и больше уже пожаров не устраивала. Еще я училась у Черного Дегтя играть на барабане, а у Молока — рассказывать мистерии. Но время тянулось так медленно, нестерпимо медленно, и страх мой продолжал расти: страх и нетерпение. Образ всадника верхом на рыжем жеребце уже не так часто присутствовал в моих мыслях, как прежде, однако же именно он-то и был средоточием моего страха. Я никогда больше не ходила на скачки, держалась подальше от прежних друзей, которые, как и я, любили лошадей, и старалась не появляться близ пастбищ, где паслись лошади. Я пыталась даже не вспоминать о том Танце Лета, о тех играх и скачках. И выбросила из головы все мысли о любви, хотя сестра моей матери снова вышла замуж, и они занимались любовью каждую ночь в соседней комнате, производя при этом довольно-таки много шума. Я начала бояться и ненавидеть себя, постилась и проходила обряды очищения, но все это меня только ослабляло.
Я ничего об этом не говорила Черному Дегтю: мне было стыдно; но я никогда не говорила об этом и с Молоком, и в последнем случае мне мешал страх.
Итак, миновал Танец Вселенной, следующим праздником должен был быть Танец Луны. Мысль об этом все больше и больше пугала меня; я чувствовала себя загнанной в угол. Когда наступила первая ночь Танца Луны, я спустилась в свою хейимас, намереваясь все время оставаться там и заткнуть уши, чтобы не слышать любовных песен. Я начала было наигрывать на барабане одну из мелодий, которую Черный Деготь запомнил во время своих видений, когда сам себе казался стрекозой. Почти сразу же я впала в транс и оказалась в Доме Гнева.
В этом доме было черно и жарко, только что-то желтоватое поблескивало вокруг, словно молнии в грозовой туче, а под ногами и за стенами что-то невнятно гудело.
Там была еще какая-то старая женщина, очень черная, с огромным количеством рук. Она окликнула меня, но не тем именем, которое я тогда носила, Ягодка, а совсем другим: Дятел: «Эй, Дятел, поди-ка сюда! Эй, Дятел, поди-ка сюда!» Я понимала, что Дятел — это мое новое имя, но не подходила.
Та старуха и говорит мне:
— И чего ты все время дуешься? Взяла бы да занялась любовью со своим братом из Чукулмаса! Неисполненное желание ведет к порче и саморазрушению. Ты не должна — так говорят рабовладельцы, мне не следует — рабы. Несвободная энергия вращает колеса Зла. Посмотри, что ты тащишь за собой! Как можешь ты крутить свое колесо, как можешь ты управлять энергией, будучи вся опутана такими цепями? Предрассудки! Все это предрассудки!
И я вдруг заметила, что обе мои ноги прикреплены ремнями с пряжками к огромному валуну из змеевика, так что я совсем не могла двигаться. Я подумала, что если упаду, то этот валун полетит за мной и в итоге раздавит меня, превратит в лепешку.
А та старуха вдруг как заорет:
— Что это ты носишь на голове? Это ведь никакое не покрывало для Танца Луны! Да и все это предрассудки! Предрассудки!
Я подняла руки и нащупала на голове тяжелый шлем из черного обсидиана. Оказывается, я все видела и слышала сквозь эту черную полупрозрачную оболочку, закрывавшую мне и глаза, и уши.
— Сними его, Дятел! — велела старая женщина.
— Только не по твоему приказу! — ответила я. Я с трудом могла ее видеть и слышать, потому что шлем все тяжелее давил мне на голову и все плотнее обхватывал ее, а привязанный к моим ногам валун все тянул меня куда-то назад… Она закричала:
— Постарайся вырваться! Ты превращаешься в камень! Постарайся вырваться!
Я ни за что не желала ее слушать. Так уж я решила — не подчиняться ей. Руками я еще глубже надвинула обсидиановый шлем себе на глаза и на уши и на лоб, пока мое лицо совсем в него не провалилось, и шлем не стал частью меня самой, и я не шагнула назад, и не вошла прямо в камень, вросла в него. А потом я стояла там совершенно неподвижно, тяжелая и твердая, однако ходить я могла и могла теперь нормально видеть и слышать — когда это темное, полупрозрачное стекло не прикрывало мои глаза и уши, а стало как бы их частью. Я увидела, что дом тот весь объят пламенем, что он дымится и рушится — горело все, и пол, и стены, и крыша. Какая-то черная птица, может быть, ворона, летала из одной комнаты в другую в этом дыму. Старуха тоже горела, горела ее одежда и плоть, тлели волосы. Ворона летала вокруг нее и кричала мне: «Сестра, уходи отсюда, лучше уходи отсюда скорее!» Ничего иного, кроме самого гнева, в Доме Гнева нет. И я сказала:
— Нет!
Ворона закаркала, потом сказала:
— Сестра, набери воды, набери воды из источника!
Потом она взвилась вверх и вылетела наружу сквозь горящую стену дома. И в этот миг она оглянулась и посмотрела на меня: у нее было лицо мужчины, прекрасное и сильное, обрамленное густыми вьющимися волосами, взметнувшимися вверх. Потом стены горящего дома обрушились и превратились в стены хейимас Змеевика, где я и сидела, наигрывая на барабане. Я, видно, так с тех пор и играла на барабане, но только какую-то совершенно неведомую мне раньше мелодию.
После этого видения меня стали звать Дятлом — ученые согласились, что лучше пользоваться тем именем, которое дала тебе сама Праматерь, даже если не сделаешь того, что она тебе велела. Вскоре я отправилась в горы к Истокам Великой Реки, как мне велела та ворона; и после этого я наконец освободилась от страха перед своим желанием.
Центральное видение — оно и есть центральное, оно не предназначено ни для чего, что не связано с ним самим. То, что я видела в Девятом Доме, по природе своей было словно облако или гора. Мы привыкаем к видениям, извлекаем из них какой-то смысл, черпаем в них образы, живем благодаря им, но они существуют вовсе не для нас и не про нас, во всяком случае, служат нам не больше, чем весь окружающий нас мир. Мы сами — часть этих видений. Бывают и другие сны и видения, все они дальше от центра и ближе к душе смертного; одно из них — видение перемен, оно рассказывает о личной жизни человека. То видение, в котором Праматерь назвала меня новым именем, и было как раз одним из таких видений перемен.
Наступило лето, и люди пришли в наш город из Чукулмаса. Мой брат по Дому Змеевика во время скачек уже не гарцевал верхом на своем рыжем жеребце: на нем сидела какая-то девушка из Дома Обсидиана, а он ехал рядом на гнедой кобыле. Рыжий жеребец выиграл все скачки, и его очень все хвалили. Говорили, что после этого лета он в скачках больше участвовать не будет, а станет племенным производителем. Я на скачках была только среди зрителей. Как и во время игр. Трудно сказать, что я тогда чувствовала. У меня все время стоял колючий комок в горле, и я без конца повторяла про себя: «Прощай! Прощай!», однако то, с чем я в те часы прощалась, уже миновало. Я все еще оплакивала минувшее и тем не менее оставалась спокойной. Девушка та оказалась отличной наездницей и была очень красивая, и я подумала, что они, возможно, собираются стать мужем и женой, но это не причинило мне боли, я даже почти не думала об этом. Мне только хотелось уйти подальше от Телины и начать жить той жизнью, которая была мне показана в видении перемен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});