Читать интересную книгу Баланс столетия - Нина Молева

Около полуночи и раздался звонок. Единственные в поселке телефоны — в поселковом совете и на почте — работают до шести вечера. И еще: это были дни, когда шел процесс над Синявским и Даниэлем. За публикацию работ на Западе.

NB

Ф. Бобков «КГБ и власть».

«В 60–70-х годах резко обострилась борьба между различными школами и направлениями в изобразительном искусстве. Против художников, стоявших на позициях социалистического реализма, велись атаки и справа, и слева. Не берусь судить о достоинствах тех или других, мне лично нравились многие талантливые картины, независимо от того, к каким школам они принадлежали, и я с удовольствием посещал мастерские художников разных направлений.

Вспоминаю встречи с мастерами изобразительного искусства, интересные беседы, когда художники посвящали меня в тайны своих замыслов или раскрывали смысл художественных образов, запечатленных на полотне. Однако не скрою, мои симпатии больше склонялись к творчеству традиционалистов, реалистические произведения были внутренне ближе и доступнее для меня, да кажется, не только для меня».

Андрей Донатович Синявский и Юлий Маркович Даниэль — одногодки. Родились в 1925-м, то есть было им по сорок лет. Обоих задела война. Синявский служил на военном аэродроме. Даниэль ушел на фронт прямо из школы, был тяжело ранен, вернулся домой инвалидом. Оба стали филологами. Синявский закончил филфак МГУ, работал в Институте мировой литературы, преподавал в Школе-студии при МХАТ, печатался у Твардовского в «Новом мире». Даниэль окончил педагогический институт, переводил поэзию народов СССР, писал стихи и прозу.

Познакомились они в середине 1950-х годов. Оба поверили в «оттепель». Собственно говоря, советская власть короткой вспышкой откровенности с трибуны XX съезда партии спровоцировала молодых литераторов на ответную откровенность. Когда выяснилось, что они обмануты, никто не собирается их публиковать и издавать, переправили свои произведения на Запад. Уже в 1960-е годы. Писали под псевдонимами о советской действительности. Псевдонимы без труда рассекретили. Обоих арестовали.

До суда, в разгар следствия, газеты открыли по ним бешеный огонь. Инициаторами травли оказались свои же, писатели. Работавшая в одном институте с Синявским литературовед З. Кедрина опубликовала в «Литературной газете» статью «Наследники Смердякова». Секретарь Московского отделения Союза писателей Д. Еремин напечатал в «Известиях» статью «Перевертыши». После этой статьи газета опубликовала гневные отклики.

Дело Синявского и Даниэля рассматривал Верховный суд РСФСР под председательством председателя Верховного суда Л. Смирнова. Прожженный политикан и опытнейший юрист, он принимал активное участие в Нюрнбергском и Токийском судебных процессах над главными немецкими и японскими военными преступниками.

Суд считался открытым только формально, а в зал впускали строго по пригласительным билетам. Два общественных обвинителя и ни одного общественного защитника.

Суд признал Синявского и Даниэля виновными в преступлениях, предусмотренных статьей 70-й части первой Уголовного кодекса РСФСР: «Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти…» Оба были приговорены к заключению в колонии строгого режима: Синявский — на семь лет, Даниэль — на пять.

Самое дикое — не приговор, а то, как он был встречен. Переполненный зал пришел в неистовый восторг.

«Вы слушали аплодисменты судебному приговору, вынесенному вам и над вами! Когда зал весело, остервенело, разваливаясь до потолка, рукоплещет обвинителю, погребающему вас, жалкого человека… в знак солидарности с наказанием барабанит от полноты живота, еще и еще раз прощаясь с вами залпами рукоплесканий в лицо.

Громче всех работал ладонями, сидя в первом ряду, Леонид Соболев, писательский босс…»

Погромные отзывы дали Агния Барто и Сергей Антонов.

Секретариат Союза писателей СССР (Федин, Тихонов, Симонов, Сурков, Воронков, В. Смирнов, Соболев, Михалков) написал «обличающее» письмо в «Литературную газету».

NB

Из речи М. А. Шолохова по поводу Синявского и Даниэля, произнесенной на XXIII съезде партии.

«Мы называем нашу советскую родину матерью. Ничего нет более кощунственного и омерзительного, чем оболгать свою мать, гнусно оскорбить ее, поднять на нее руку! (Бурные, продолжительные аплодисменты.) Они аморальны. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, „руководствуясь революционным правосознанием“, ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты.)».

* * *

…Снег смахивался легко, как от ветра. Сложенные друг на друга стены. Вокруг ни одного поломанного дерева или сучка. Вставшие шалашом двери. Под ними штабель картин. И у главного опорного столба ровная полоска… опилок. Пила с крупными зубцами пошла не очень ровно. Пила!

Приглашенный страховой агент ходил долго. Присматривался. Качал головой. «Платить не будем — обращайтесь в милицию, к следователю». Это означало, что отстраивать придется на собственные деньги. Те, в чьих руках оказалась пила, стояли много выше местных милиционеров и следователей.

Посеревшими губами Гриша Аксенов выдавил: «Сам отстрою. Каждый день буду работать». Остальная рабочая сила — Белютин, жена и мать в качестве помощников. Мастерскую надо было поставить как можно скорее. И без помощи студийцев: вряд ли бы они выдержали этот шок. А землю под фундамент можно было отогреть кострами. Начали строить сразу же. В сугробах снега.

Рабочий день на строительной площадке начинался в семь утра и заканчивался около полуночи. При электрическом свете. Труднее всех приходилось Лидии Ивановне. Шестьдесят один год — не шутка. Она не жаловалась. Словно не замечая ничего кругом, считала замесы: цемент, песок, ведра воды из колодца. Удача, если сегодня окажется один лишний.

С первыми листьями стены поднялись в человеческий рост. Под июньским солнцем крылась кровля. В июле двери мастерской открылись для студийцев. Осенняя выставка 1966-го прошла как обычно. Никто ни о чем не спрашивал. Не вспоминал. Больше сотни работ. Теперь уже новых. Среди зрителей — Павел Кузнецов. За чаепитием Игорь Холин читал стихи, посвященные Белютину:

РассказПро баркасСто километров в час.Земля —Последний порт.Мертвецы,На борт!И в дорогу!В пустоту.К Богу.В баркасе уютКают.В каждом углуЛампада.И еда.И виноЧто надо.Бока баркаса —Из мяса.

Может быть, по сравнению со сталинскими временами синдром страха и начинал ослабевать. Может быть… Зато расцветал синдром ненависти. Все равно к кому. Все равно за что. Образ врага — с ним человек вступал в жизнь и до конца срастался в зрелые годы. Враг таился повсюду — на работе, на улицах, в доме, в собственной семье. Выслеживать, выверять, разоблачать. И никому не приходило в голову, что ненависть — чувство, свойственное только человеку. Но именно она способна лишить человека человеческого облика. Это неверное выражение — звериная ненависть. Ненависть бывает только человеческая.

И будем откровенны — это она господствовала в эпоху сплошных арестов и лагерей. Она, а не вера в великие идеалы. Вера делает людей великодушными, но не побуждает хвататься за перо и бумагу, чтобы написать очередной донос и потом упиваться перспективой мучений ближних. Вера ослепляет, сообщает второе, третье, бог знает какое по счету дыхание для того, чтобы не жалеть собственных сил, но не уничтожать себе подобных. Вера — это способность шагнуть на костер ради чужого блага, но не толкать в него других ради собственного. И если мы стали трактовать веру иначе, тем хуже для нас.

В кровавом чаду братоубийственной Гражданской войны ненависть неизбежно должна была вспыхнуть, но сделать ее постоянной мог только точный расчет. Ослепленного ненавистью человека легче направить на нужный путь, незаметно подвигнуть на то, на что сам он по натуре своей никогда бы не согласился. «Инженеры человеческих душ» — разве это не страшно? Не духовники, не духовные наставники, не братья и сестры милосердия — инженеры!

NB

«Отчеты о процессе подлецов читаю и задыхаюсь от бешенства», — писал Горький в 1930 году по поводу процесса промпартии — судилища над самыми светлыми техническими умами России. А несколькими днями раньше в «Правде» и «Известиях» была опубликована его статья «Если враг не сдается — его уничтожают»: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-активистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас все, что отжило свои сроки, отведенные историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда естественный вывод: если враг не сдается — его уничтожают». Сталин имел полное основание написать в ответ: «Желаю вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса».