Читать интересную книгу Лучший приключенческий детектив - Аврамов Иван Федорович

Тарасов укоризненно покачал головой:

— Жадность фраера сгубила.

— А кто такой этот Фраер? — спросил Лелуш. — Какой-нибудь бош?

— Можно и так сказать, — расхохотался мсье Мишель.

Эпилог

Лето 2016-го.

Где-то в Атлантике, у берегов Аргентины.

— Херрготт!

— Чёрт!

— Тартойфель!

— Паршивец!

— Херрготт сакрамент!

— Так ты еще не закончил?… Ну, погоди… я тебе сейчас устрою «сакрамент»!

Такой вот обмен «любезностями». Да ещё под аккомпанемент сабельного звона.

Место действия — палуба парусного судна. Время — раннее утро. Участники действа — двое мужчин: один — крепко скроенный рыжебородый гигант с грацией кашалота, другой — юркий, как морской леопард, голубоглазый юноша со светло-русыми волосами. Если бы некому знатоку античной скульптуры предложили подыскать подходящие сравнения, то в первую очередь он бы вспомнил о статуях Геркулеса Фарнезского и Аполлона Бельведерского.

И вот — эти новоявленные древнегреческие боги сошлись в смертельном поединке. Окружённые толпою матросов, они во что бы то ни стало норовили нашинковать друг дружку при помощи огромных абордажных сабель, похожих, благодаря длинным широким лезвиям и мощным полусферическим чашкам эфесов, на гулливеровские камбузные половники.

Изрыгающий грязные немецкие ругательства исполин вложил в очередной удар столько силы, что достань он вдруг противника, то непременно располовинил бы его от макушки до копчика. Но это если бы достал. А так ведь — даже не задел! Поджарый юнец ловко парировал удар, скакнул прыгучей обезьяной по палубе.

Немец вновь ринулся в атаку, и вновь безрезультатно. Каждый раз светловолосый Аполлон ускользал от рыжего Геркулеса, не забывая угостить его то лёгким уколом, то звучным хлопком плоскостью клинка по ягодичным мышцам. Титан ревел, малец хохотал:

— Сейчас ещё получишь… Дорогой, ты у меня ещё хлебнешь горя! Ну-ка!.. Прекрасно парируешь… Умеешь пользоваться «половником»… Я тоже. А!.. Минуточку!.. Маленьких обижать нельзя! Вот-вот! Туше!.. Ничего, оцарапался немного… Прекрасно! Вот… Да ты пыхтишь, как тюлень… Трус, и больше никто! Знай моё имя — Фрике, настоящий парижанин!

Вскоре тевтон окончательно спёкся. Он взмок, что после многочасового марафона по пустыне Гоби, дышал, словно простуженный индюк, стал бездарно пропускать совсем уж простенькие удары и уколы.

Фрике же наоборот — фонтанировал кипучей ярой энергией, сыпал шутками и прибаутками, галопировал молодым кенгуру.

Немец сменил тактику. Собрав остатки сил, он осыпал парижанина отборной гамбургской бранью и градом яростных ударов. Затем, резко прыгнув вперёд, сорвал дистанцию, и нанёс сокрушительный удар головой в лицо дерзкого француза. Тот, не проронив ни звука, кубарем покатился по палубе.

Рыжебородый колосс торжествующе захохотал, навис над поверженным противником, занёс клинок для решительного удара.

Зрители в ужасе замерли. Что же будет с Фрике?!

А что Фрике. Даже сбитый с ног, он не утратил нечеловеческую ловкость. Прежде чем немец успел обрушить ему на голову свой «половник», он с быстротою молнии выбросил вооружённую абордажной саблей руку вперёд, и упёр острый клинок сопернику в область пуповины…

— Стоп! Снято! Всем спасибо! — прогремело над океаном. — Итак. Общий план у нас есть. Переставляем свет, и переходим к укрупнениям… Данилевского срочно на грим, у него постоянно ус отклеивается.

Михаил Борисович Тарасов собственной персоной — как был: в сланцах, шортах, майке-алкоголичке и ядовито-оранжевой бандане — выбрался из раскладного кресла с надписью «DIRECTOR», подошёл к исполнителю роли Фрике. Крепко обнял, с жаром сказал.

— Мсье Робер, вы великолепны! Предчувствую: наш… а вернее ваш Фрике встанет в один ряд с такими протагонистами авантюрного жанра, как Индиана Джонс, Тентен и Натан Дрейк.

Боб сверкнул белоснежной улыбкой:

— Как говорят у вас в России, — актёр (теперь уже не просто каскадёр, но и актёр, исполнитель главной роли) набрал в грудь воздуха, настроился, не без труда, по складам, выговорил по-русски: — pozhuiom — uvidim.

— Это кто ж вас такому научил? — поразился лингвистическим познаниям француза Тарасов.

Боб загадочно улыбнулся, кивнул на суетящихся у буфета членов съёмочной группы.

Михаил Борисович присмотрелся, узрел в пёстрой толпе кинобратии изящный силуэт Анны Богдановой.

Аннет, словно почувствовав на себе пристальный взгляд, обернулась, улыбнулась, отсалютовала шефу чашечкой кофе. Девушка с обложки, да и только.

— Куда ж Фрике без Фрикетты, — пояснил Боб.

Гомерический смех режиссёра разнёсся над Атлантикой…

Апрель-август 2016

Иван Аврамов

Игру начинает покойник

Глава I

Я вздрогнул, как от резкого окрика, — не каждый ведь день приходит послание… с того света. Причем так неожиданно: сидя в тишине и уюте моего кабинета-спальни, я принялся листать толстый фолиант «Зеркала недели», еще два дня назад вынутый из почтового ящика. Письмо (так, конечно же, случайно вбросил его почтальон) притаилось между седьмой и восьмой страницами. Обычный конверт с изображением руин замка XV века в неведомом мне селе Губкив, только вот адрес получателя начертан изящным каллиграфическим почерком моего родного дяди Модеста Павловича Радецкого, которого похоронили два месяца назад, когда я еще находился в Либерии.

Сердце мое застучало с такой же частотой, с какой каблук чечеточника выбивает дробь на сцене. Обратного адреса нет — но небытие в нем и не нуждается, верно? А вот, обратив взор на штемпели, я тут же проклял «Укрпочту» за ее сомнительное нововведение: как же, с некоторых пор решили обходиться одним штемпелем. А он, сиротливый, как единственная медалька на груди ветерана, свидетельствовал, что письмо отправлено из Белой Церкви пять дней назад. Стало быть, если отминусовать два дня, пока конверт тихо прятался себе в «Зеркале недели», путешествовал он трое суток. Что же, «крейсерская» скорость наших почтовиков мне известна, но спасибо уже за то, что письмо дошло.

Признаюсь, конверт я вскрыл не без внутреннего трепета. Да, это дядин почерк — каждая буковка живет сама по себе, не соединяясь с другой, а выведена так изящно, что лично я, дабы сотворить это маленькое чудо каллиграфии, потратил бы на нее не меньше минуты.

Дядя приветствовал меня со счастливым возвращением из Либерии и выражал надежду, что тех нескольких тысяч долларов, которые я заработал как миротворец, вполне достанет на осуществление моей мечты — покупку приличной иномарки, естественно, подержанной. Но вот, наконец, те строки, ради которых Модест Павлович и взялся за перо. «Жаль, Эд, что не довелось нам свидеться. Ничего не поделаешь: человек предполагает, а тот, кому он как кость поперек горла, располагает. Как ты понял, я не Всевышнего имею в виду, уж кем-кем, а богохульником я никогда не был… Единственное, о чем хочу тебя предупредить: не верь никаким россказням обо мне. Как любила говаривать твоя мать, а моя незабвенная сестра, все это — туфта на постном масле. Или еще — ложь в квадрате.

Эд, понимаю, что у тебя сейчас шарики заехали за ролики, но… Но больше пока ничего сказать тебе не могу. На связь выйду позже…

А то, о чем ты сейчас подумал, абсолютно не соответствует истине. Никуда ехать и никого беспокоить не надо».

Меня аж обдало знобким жаром — как точно дядя угадал мои мысли! Конечно же, он имел в виду мое жгучее желание тут же вскочить, накинуть куртку и отправиться на кладбище, где похоронен Модест Павлович, а там уж попросить забулдыг-рабочих раскопать свежую могилу, чтоб собственными глазами убедиться, действительно в гробу лежит мой дядя, а не кто-то другой. На миг я допустил, что этот последний приют вообще пуст, как дом без хозяина. Сие не исключено, если учесть, что Модест Павлович Радецкий по натуре был великим шутником и мастером розыгрыша. Кое-какие из его «шарад» помню по сей день. Например, хитро щуря левый карий глаз — правый был зеленоватым, с рыжими искорками, дядя вопрошал: «Две головы — хорошо, а три лучше. Что, по-твоему, имеется в виду? Я, тогда еще бездомный провинциал, которому столичный родич любезно предоставил свой кров, должен был мгновенно сориентироваться, сопоставив тот, вполне очевидный, факт, что Модест Павлович сейчас чистит двух большущих пиленгасов, с тем, рассчитанным на памятливость, обстоятельством, что в морозилке «Норда» уже с неделю ждет своего часа внушительная голова осетра. Ответ, стало быть, примерно таков: «Это уха, которую вы, дядя, сварите. Или заливное из рыбы». Угадав, я получил тогда в награду бутылку голландского пива. Но далеко не все дядины загадки оказывались мне по зубам. Как-то я купил к чаю конфет, которые назывались «Шедевр». Дядя, едва на них взглянув, тут же с подковыркой произнес: «А вот «Шедевр» твой я не съем. Отгадай, почему?» Конечно, я мог бы оказаться на высоте, если бы удосужился сказать, как припечатать: «Потому что вы и без того имеете дело с шедеврами» — Модест Павлович, между прочим, был доктором искусствоведения и состоял членом сразу нескольких экспертных комиссий по оценке произведений искусства, вывозимых за границу. Непревзойденный знаток украинских икон и украинской живописи XIX и XX веков, Модест Радецкий без устали консультировал музейщиков, устроителей выставок, директоров галерей, разных нуворишей, желающих сделать дорогостоящее приобретение в виде картины известного мастера или старой иконы и боящихся отдать бешеные бабки за какую-нибудь искусную подделку. Не знаю, как дядя, которого дергали все кому не лень, еще умудрялся находить время на монографии, книги и статьи для популярных журналов.