Тасмании, узкой полоской земли, где водились дикие собаки. Власти оставили эту территорию одичавшим животным – ни одна лошадь, ни одно вьючное животное никогда не ступало в эту зону. Скованные единой цепью каторжники выполняли тяжелые работы до тех пор, пока не валились с ног в полном изнеможении. За малейшую провинность полагался кнут. В Порт-Маккуори каторжники совершали убийства в надежде быть приговоренными к повешению. Вот свидетельство одного священника, бывшего очевидцем этой эскалации насилия в Порт-Маккуори: «Когда я называл имена людей, которых ждала смерть за убийство, каждый, слыша свое имя, либо падал на колени и благодарил Бога за освобождение из столь ужасного места, либо стоял, не сдерживая слез радости. Я никогда не видел более ужасной сцены».
Цепи и кандалы каторжников и оружие охранников. Хобарт, Тасмания. До 1900 За хорошее поведение ссыльные (рабы – слуги колонистов) могли получить свободу при непременном условии остаться жить на острове. Нередко они становились жертвой несправедливости: хозяева-садисты либо купцы, заинтересованные в сохранении низкооплачиваемого работника, направляли местным властям неблагоприятные отчеты. Стоило ссыльному задержаться после отлучки, выпить лишнего в праздничный день, быть замеченным в «сомнительных» посещениях, как его отправляли на корчевку кустарника или леса либо на строительство общественных дорог, а месяца через два-три возвращали прежнему хозяину. Если же хозяин не был лишен человеческих чувств, он выдавал каторжнику «отпускной сертификат», и тот становился практически свободным.
Остров Тасмания. Руины тюрьмы Порт-Артур © Diomedia.com/Photononstop/EURASIA PRESS
Процесс либерализации длился очень долго. В первые десять—двадцать лет Тасмания была для ссыльных сущим адом. Губернатор Сорелл (1817–1824) отмечает в одном из отчетов для Лондона временное улучшение положения: «В прошлом году кнутом биты лишь три четверти каторжников». Не имея возможности бежать, поскольку вокруг острова простиралось пустынное море, и видя сравнительно малое количество охранников, заключенные не раз пытались захватить власть на острове в свои руки. Но мятежи сурово подавлялись. «Губернатор Сорелл расправился с мятежниками, – читаем мы в одной из английских газет того времени. – Белые уничтожили цветных». И никаких подробностей.
Когда на Тасманию прибыли овцеводы, правительство стало раздавать им земли и каторжников в придачу. Интеграция в конце концов осуществилась, жизнь на острове стала мирной, поскольку среди каторжников, высылаемых из Англии, становилось все меньше настоящих преступников и все больше обычных людей – голодающих бедняг, укравших кусок хлеба или несколько картофелин. Кроме того, появились первые политические заключенные из Ирландии. К весьма своеобразным личностям можно отнести и попавших туда горе-администраторов, вроде экс-короля Исландии Юргенсена. Его жизнь на Земле Ван-Димена совсем не похожа на жизнь заключенного. Сначала он работал в канцелярии губернатора (он умел писать; более того, администрация опекала его: он слишком много видел и знал), потом главным редактором хобартской газеты. Он ушел с последней службы по причине, изложенной в его воспоминаниях: «Владелец газеты настаивал, чтобы каждый служащий слушал молитвы три раза в день. Но их читали слишком долго, нудным тоном и скудным языком».
Получив свободу, Юргенсен перепробовал множество профессий – был полицейским агентом, разведчиком полезных ископаемых, лесничим «Ван-Димен ленд компани» – и, по-видимому, жил вполне счастливо. Он женился на женщине старше себя, обладавшей отменным здоровьем и неистребимой любовью к крепким напиткам. Умер он в возрасте шестидесяти пяти лет в хобартской больнице, совсем забытый своими «соотечественниками», и сегодня никто не может указать, где находится его могила.
Глава шестая
Чайные гонки
Вторая половина мая 1866 года. На причалах Фучжоу в устье реки Миньцзян царит необычайное оживление. Через этот порт осуществляется торговля с западными странами. Здесь можно встретить богато одетых китайцев, кýли в лохмотьях или в набедренных повязках, перетаскивающих тюки; женщин очень мало, зато много европейских и малайских моряков, арабов и негров. В воздухе носятся запахи рыбы, древесного угля, пеньки, смолы, пряностей – ни с чем не сравнимый аромат азиатских портов той эпохи. Магазины, склады и фактории Фучжоу образуют как бы театральный задник из трехэтажных домов, цветная черепица на крышах, которая одинаково сверкает как от солнца, так и от дождя. На самом берегу теснятся типичные китайские лавочки, крытые, но без стен. Прилавки в них завалены продуктами, бумажными игрушками и непонятными для европейцев предметами.
На реке царит не меньшее оживление, чем на причалах. По воде скользят джонки всех размеров – двухмачтовые, трехмачтовые, с поднятыми или опущенными бамбуковыми парусами. Множество джонок без мачт – они служат жильем, ресторанами, гостиницами. На волнах покачивается несчетное число мелких и крохотных лодчонок с крышами. Это лавочки, где продаются те же товары, что и на причалах.
И над этой лодочной мелюзгой величественно и элегантно возвышаются трехмачтовые клипера, участники чайных гонок. Их десять, они стоят на двух якорях посредине реки, и их борта облеплены лодчонками. По палубе клиперов муравьями снуют кули и матросы.
Во время погрузки паруса со снастями обмотаны вокруг рей и закреплены. Если бы мы вдруг перенеслись в те времена, эти суда показались бы нам настоящими гоночными яхтами. Это близко к истине, поскольку клипера принимают участие в своеобразной мировой регате, которая длится примерно три месяца. Правда, старта никто не дает. Как только судно заканчивает погрузку, оно тут же пускается в путь.
Китайские женщины за сортировкой чайного листа.
Фотограф Лай Афонг. Вторая половина XIX в.
Начало чайных гонок восходит к первой половине XVII века.
1610 год. Португальский корабль из Макао приходит в Лисабон. Среди доставленных грузов несколько тюков с чайными листьями. Русским уже известно это растение, поскольку караваны из Китая стали доставлять чай в Россию еще в 1600 году. Западная Европа познакомилась с чаем в 1610 году.
Погрузка чая на судно в Китае. Литография. Ок. 1852
1640 год. Настойка из чая подается в Лондоне только в заведении некоего Томаса Гарвея. Этого, конечно, мало, чтобы завоевать столицу.
Так, Сэмюэл Пепис упоминает о чае в своем дневнике лишь в 1660 году: «Я попросил принести чашечку чая (это китайский напиток), который отведал впервые».
Во Франции чай появился, по-видимому, в то же время, что и в Англии. Медики вначале объявляют его вредным. Тогда поднимают голос защитники чая и хвалят его с не меньшей страстью, чем ругают противники. По их словам, чай – панацея, «которая предупреждает болезни головы, желудка и кишок, катары, разные воспалительные процессы, приливы