Мною владело чувство неизъяснимой грусти, когда я глядел на удаляющийся берег Таврики. Да, Христофор, еще недавно плаванье по морю сулило мне встречу с возлюбленной, и вот, пролетело неумолимое время, я вновь плыву, вновь вокруг меня необозримые морские просторы, но теперь уже я удаляюсь и удаляюсь от той, с кем мне не следовало бы вообще расставаться. Мы плыли по волнам Русского моря101 - именно так двое моих спутников именовали Эвксин и стояла прекрасная солнечная погода, но на душе у меня сгущались тучи.
По мере того, как мы плыли, спутники мои становились все молчаливее. Кажется, обоих их мучала морская болезнь, но они стойко терпели и не подавали виду, что страдают. Ярослав время от времени со вздохом выражал какую-нибудь риторическую мысль, облеченную в замысловатую форму:
- Пятам нашим дозволит ли Господь Вседержитель попирать твердыни мусульманские? - говорил он, к примеру.- Допустит ли освободить Гроб Господень от нечестивых? Вот и посмотрим, каковы мы, достойны иль недостойны Святого Града.
Так, в некотором томлении, продолжалось наше плаванье покуда греческая галера не доставила нас до Константинополя.
Ноздри вновь ощутили аромат восточных пряностей, наполняющий собою константинопольскую гавань, в которую сходятся корабли со всего белого света. То тут, то там можно было видеть и рыцарей в белых туниках с красным крестом на груди. Рассказы о тяготах крестового похода не всех отвратили от желания присоединиться к нему. Те, кто вдохновлялся повествованиями о славных битвах и великих подвигах Боэмунда, Годфруа, Бодуэна и Раймунда, торопился в Антиохию, чтобы примкнуть к крестному воинству. Правда, константинопольцы уверяли, что основной наплыв крестоносцев уже иссяк, да и немудрено, ведь начало наступления на Иерусалим было назначено на весну, и я уже мог не застать свое войско в Антиохии. Одновременно сожалел я о расставании с Евпраксией и досадовал на свое заведомое опоздание. Что если Иерусалим уже взят? Это было бы для меня в большей мере огорчением, чем радостью, хотя, по идее, освобождение Святого Града в любом случае должно было стать для меня отрадным событием.
Пыльные улицы и площади Константинополя не производили на меня такого потрясающего впечатления, как в первый раз. К тому же, в памяти моей жил теперь величественный Киев, город более прекрасный, чем столица Византии. Василевс принял нас во Влахернском дворце и мы передали ему подарки от князя Владимира Мономаха. Царевна Анна тоже вышла повидаться с нами, она вдруг стала вовсю расхваливать вождей похода, в особенности Боэмунда Тарентского. Она с каким-то непонятным пылом взялась восторгаться его широкими плечами и тонкой талией, утверждая, что физически он создан по канону Поликлета102 и что никому, разве только василевсу Алексею, не уступит он в красноречии и других дарованиях, коими осыпала его природа.
Уткнув лицо в платок, Анна Комнин вдруг громко разрыдалась, и тут только выяснилась причина ее странного поведения - оказывается недавно от внезапной болезни скончался ее замечательный жених, умный и приветливый, Константин Дука. Анна уже была выдана за другого выдающегося человека, Никифора Вриенния, но воспоминание о крестоносцах напомнило ей о безвременно угасшем женихе, которого она до сих пор тайно оплакивала.
В Константинополе мы пробыли всего три дня. Наконец, нашелся корабль, отправляющийся с грузом в Антиохию, и мы поспешили сесть на него. Благополучно миновав Пропонтиду103 и Эгейское море, наш корабль вышел в Медитерраниум и проплыл мимо берегов Кипра. Я всматривался вдаль, стараясь разглядеть побережье этого острова, где мне суждено было прошедшей зимой провести некоторое время в плену у прекрасной Елены. У меня вдруг возникло чувство, что она так и не отпустила от себя Аттилу, и он все еще живет в Макариосойкосе.
Песок антиохийского побережья стал долетать до нашего корабля еще до того, как на горизонте показался берег. А может быть, это лишь казалось мне. Ярослав и Олег с волнением ждали прибытия, по-видимому, полагая, что едва мы сойдем с корабля, как сразу бросимся на штурм Иерусалима. Кроме нас на корабле находилось еще десятка три рыцарей-крестоносцев, новичков. Когда вдали показался берег, они наперебой возбужденно загалдели и не умолкали до самой пристани Святого Симеона.
Сыпучий склон, спускающийся к пристани, за прошедшие полгода был укреплен бревенчатым частоколом, сама пристань не только воскресла, но и сделалась еще удобнее для подхода кораблей. На берегу нас ожидало известие о том, что уже давно крестоносцы покинули Антиохию и двинулись на Иерусалим. Общий возглас досады раздался из глоток крестоносцев, только что восторженно гомонивших при виде антиохийского побережья. Я обратился к ним с речью и сказал, что поведу за собой. Оказывается, имя мое было им известно, они громко приветствовали меня и согласились вступить в мое воинство. Не мешкая далее, мы оседлали своих коней и отправились в Антиохию.
Голодный взор мой тщательно всматривался в башни, стены и укрепления Антиохии по мере того, как мы приближались к городу. Сколько воспоминаний было связано со зрелищем этой неприступной крепости! Внутри ее сейчас располагался небольшой гарнизон из пятисот рыцарей, а кроме того здесь находился Гуго Вермандуа. Он прибыл сюда несколько недель тому назад, чтобы сообщить приплывающим в Антиохию купцам о необходимости доставить в Яффу нужные для осады материалы и орудия. Ошибки крестоносцев были те же, что и в прошлом году - воодушевленные выступлением на Иерусалим, они понадеялись, что возьмут город сходу, и вот уж месяц как сидели у его стен и не могли овладеть им. В Антиохии Гуго заболел лихорадкой и только что начал вставать с кровати. Несмотря на слабость, он вызвался немедленно отправляться вместе с нами в Иерусалим, который, возможно, уже взят. Я поспешил спросить у Гуго насчет Аттилы. Он был там, мой старый, любимый и несносный болтун. Он командовал моим отрядом, был ранен стрелой, но уже поправился и рана зажила.
Лев, повстречавшийся нам сразу же, как только мы выехали из Антиохии, для одних стал развлечением, для других добрым знаком. Естественно, все ринулись охотиться на невиданного ни в Европе, ни на Руси зверя. Нам, осаждавшим в прошлом году Антиохию, доводилось видеть львов, а некоторым даже и охотиться на них. Особенно ликовали, устремляясь на зверя, мои русичи, Ярослав и Олег, но лошади, у них были тяжеловаты, и мой Шаркань быстро обскакал их, отставая лишь от великолепного арабского скакуна, на котором мчался вперед Гуго. Граф Вермандуа и настиг льва первым, но копье его оказалось неверным, нанеся льву глубокую, но не смертельную рану в загривок. Разъяренный лев в прыжке просек когтями брюхо великолепному скакуну графа Вермандуа, бедный конь громко заржал от боли и повалился на бок. Еще миг, и лев набросился бы на Гуго. Тут то и подоспел мой Шаркань, благодаря которому двоюродный брат Евпраксии был спасен. Удар моего копья оказался точнее, чем тот, что был нанесен рукой только что выздоровевшего Вермандуа. Но и в последнем предсмертном рывке могучий властелин пустынь Сирии вырвал из руки моей копье и, навалившись, переломил его надвое. Только тогда, испустив отчаянный рев, животное угасло, а подоспевшие новички-крестоносцы безрассудно вонзили свои копья в бездыханное уже тело зверя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});