— Доброго дня, отец! — поприветствовал его Джон Чэпмен, но мужчина в воротничке ничего не ответил; он раздавил пяткой сигарету, поднял окурок, бросил его в урну рядом с дверью и зашел обратно в церковь.
Машина у Гарри Голубой Сойки была без боковых зеркал, шины совершенно лысые, лысее Тень в жизни не видел: идеально гладкая черная резина. Гарри сообщил, что машина жрет много масла, но зато пока масло подливаешь, бегает безотказно, если только, конечно, ее не останавливать.
Гарри Голубая Сойка покидал свои манатки в черный мусорный мешок (манатки состояли из нескольких недопитых бутылок дешевого пива с завинчивающейся крышкой, маленького пакетика с гашишем, завернутого в серебряную фольгу и кое-как припрятанного в пепельнице на двери, хвоста скунса, пары десятков кассет с музыкой кантри и потрепанного, пожелтевшего экземпляра «Чужака в чужой стране»).[94]
— Простите, что там, в клубе, выдрючивался, — сказал Гарри Голубая Сойка, передавая Среде ключи от машины. — Вы знаете, когда я получу «Виннебаго»?
— Спроси у дяди. Это он у вас спекулирует подержанными тачками, — прорычал Среда.
— Уизакеджек никакой мне не дядя, — сказал Гарри Голубая Сойка, схватил свой черный мусорный мешок, зашел в ближайший дом и захлопнул за собой дверь.
Джона Чэпмена они высадили в Су-Фоллс,[95] у магазина натуральных продуктов.
Среда молчал всю дорогу. С тех пор как они ушли от Виски Джека, он пребывал в дурном расположении духа.
В семейном ресторанчике на окраине Сент-Пола[96] Тень подобрал оставленную кем-то газету. Ткнулся взглядом в пару мест и показал Среде.
— Ты только посмотри, — сказал он.
Среда вздохнул и опустил взгляд на газету:
— Я просто счастлив, что конфликт с авиадиспетчерами был улажен без забастовки.
— Да не это, — сказал Тень. — Вот. Тут написано, что сегодня четырнадцатое февраля.
— С днем святого Валентина!
— Мы выехали где-то двадцатого — двадцать первого января. Я за датами не следил, но помню, что это была третья неделя января. В общей сложности мы были в пути три дня. Как тогда может быть четырнадцатое февраля?
— Мы почти месяц шли пешком, — сказал Среда. — По Бэдлендс. За кулисами.
— Ни хера себе срезали путь! — сказал Тень.
Среда отодвинул газету.
— Засранец этот Джонни Яблочко, задолбал уже со своим Полом Баньяном. В обычной жизни Чэпмену принадлежало четырнадцать яблоневых садов. Он возделывал тысячи акров. Он, конечно, шел в ногу с западом, но в том, что о нем рассказывают, нет ни слова правды, кроме того, что когда-то у него поехала крыша. Но это все неважно. Как твердили газетчики, если правда скучна, мы печатаем сказку. Эта страна жить не может без сказок. Вот только и в них больше никто не верит.
— Но ведь ты сидишь сейчас передо мной и своими глазами все это видишь, разве не так?
— Я в отставке. На меня всем насрать.
— Ты же бог, — тихо произнес Тень.
Среда пристально на него посмотрел. Он, казалось, хотел было что-то добавить к сказанному, но потом откинулся на спинку стула, уставился в меню и произнес:
— И что с того?
— Хорошо быть богом, — сказал Тень.
— Ты действительно так считаешь? — спросил Среда, и на этот раз уже Тени пришлось отводить взгляд.
На стене у туалета при заправке в двадцати пяти милях от Лейксайда Тень увидел самодельное объявление: ксерокопированный листок с черно-белой фотографией Элисон МакГоверн, над которой от руки было написано «Вы меня видели?». Это была все та же фотография из школьного альбома: уверенная улыбка, на верхних зубах пластиковые брекеты — фотография девочки, которая мечтала, когда вырастет, работать с животными.
Вы меня видели?
Тень купил сникерс, бутылку воды и номер «Лейксайд ньюс». На первой странице был помещен заголовок статьи лейксайдского репортера Маргарет Ольсен и фотография мальчика и мужчины: они стояли на замерзшем озере рядом с домиком для зимней рыбалки, напоминающей сарай, и держали здоровенную рыбу. На лицах сияли улыбки. «Самая большая щука: отец и сын установили местный рекорд. Продолжение на третьей странице».
Машину вел Среда.
— Прочти-ка мне что-нибудь интересное, — попросил он.
Тень внимательно проглядел газету, медленно перелистывая страницы, но ничего интересного так и не нашел.
Среда высадил его у дома, рядом с подъездной дорожкой. На дорожке сидела дымчатая кошка и смотрела на него. Когда он нагнулся, чтобы ее погладить, она удрала.
Поднявшись по лестнице на веранду, он остановился у двери и посмотрел на озеро. Оно было сплошь усеяно зелеными и коричневыми палатками для зимней рыбалки. Рядом со многими стояли машины. У самого моста красовался зеленый драндулет, так же, как на фотографии в газете.
— Двадцать третье марта, — с надеждой произнес Тень. — Примерно в девять пятнадцать утра. Так и будет.
— Это сильно вряд ли, — услышал он женский голос. — Третьего апреля. В шесть вечера. Лед оттаивает только к вечеру.
Тень улыбнулся. На Маргарет Ольсен был лыжный костюм. Она стояла у дальнего края веранды и подсыпала корм в птичью кормушку.
— Я прочел вашу статью в «Лейксайд ньюс» про самую большую щуку.
— Увлекательная история, да?
— Скорее, пожалуй, познавательная.
— Я думала, вы уже не вернетесь, — сказала она. — Уезжали ненадолго, да?
— Дядя вызвал по работе, — сказал Тень. — Время пронеслось — мы и глазом моргнуть не успели.
Она положила в поддон последний кубик сала и стала заполнять кормушку семенами чертополоха, которые были у нее насыпаны в пластиковую бутылку из-под молока. Несколько щеглов, в зимнем оливковом оперении, нетерпеливо верещали с соседней ели.
— А про Элисон МакГоверн в газете ничего не было.
— Да не о чем и писать. До сих пор ищут. Прошел слух, кто-то видел ее в Детройте, но оказалось, ложная тревога.
— Бедняжка.
Маргарет Ольсен закрутила крышечку на молочной бутылке.
— Надеюсь, она мертва, — сухо сказала она.
— Почему? — Тень был шокирован.
— Потому что в противном случае все еще хуже.
Щеглы как безумные скакали с ветки на ветку: ждут не дождутся, когда же наконец уйдут люди.
«Ты ведь думаешь не об Элисон. О сыне ты думаешь, — пронеслась у Тени мысль. — Ты думаешь о Сэнди».
В голове всплыла чья-то чужая фраза: «Я скучаю по Сэнди». Кто это сказал?
— Приятно было поболтать, — сказал Тень.
— Ага, — сказала она. — Мне тоже.
Прошел февраль — чередой коротких унылых дней. Иногда шел снег, но по большей части обходилось без снегопада. На улице потеплело, и в погожие дни температура поднималась выше нуля. Тень торчал дома, пока ему не начинало казаться, что он сидит в тюремной камере, и тогда, если только Среда не вызывал его по делу, выходил прогуляться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});