Читать интересную книгу Искусство и жизнь - Уильям Моррис

Любое художественное произведение хорошо само по себе, даже если его никто не видит, но если кто-нибудь видит его, оно воздействует на жизнь и умы людей, приводя их к чему-то такому, о чем едва ли мог догадаться сам творец этого произведения. Нет на свете такого рынка, где можно было бы купить себялюбивое искусство — такого вообще не существует. Вы можете приукрасить произведение, принуждая других приобрести его, — тем хуже и для вас и для тех, кто будет вами обманут, ибо природа отомстит и за обман и за насилие, но не называйте искусство вором и тираном, потому что те, кто называет его так, — сами воры и тираны. Тут просто путаница понятий.

Все настоящие художники — благодетели человечества, ибо они множат богатство мира. Тот хорошо служит искусству и миру, кто ясно видит, что к искусству, если оно здоровое, должны приобщиться все, кто непосредственно и своевременно, наперекор всем обескураживающим преградам, приступает к делу, чтобы, насколько это возможно и насколько не противоречит природе, равномерно распределить это благо. Именно так поступили основатели Общества, действуя без нажима, ненавязчиво, но все же, полагаю, отнюдь не безуспешно — если учесть громадные трудности, стоящие на его пути с самого начала, даже когда люди поистине не теряют надежды.

Я уже сказал, что искусство должно привлечь на свою сторону добрую волю трудящихся, чтобы иметь основание надеяться на будущее. Именно это — главная цель Общества. Но я утверждаю, что достичь ее нелегко. Разве трудно представить, как бы вы сами относились к искусству, если бы вам довелось родиться в среде обездоленных? Возможно, вы сначала просто не понимали бы, что означает это слово. Но если бы вы представляли себе, что оно значит, то в вашей груди должно было бы биться поистине мужественное сердце, если бы, живя в лондонских трущобах, вы могли хоть немного надеяться, что приобщитесь к искусству. Да что там, хоть это и ужасно говорить, хоть мои слова и могут быть восприняты как страшная угроза прочности общества, — но наиболее вероятно, что врожденное чувство красоты, которое вы в себе обнаружите, вызовет в вас лишь ненависть и вражду к искусству. И если бы только врожденная доброта не превозмогла эту ненависть, последняя породила бы в вас безмолвную (вероятно, безмолвную) злобу против малоизвестного и недоступного для вас блага. Боюсь, что у многих, пожалуй, даже у большинства, этим бы и ограничилось отношение к искусству, если бы никто не попытался помочь нам выбраться из страшных пут убожества. Когда я, сидя у себя дома, работаю или же отдыхаю в условиях комфорта, которым, вероятно, одарила меня сущая случайность, с улицы часто доносятся грубые и пьяные голоса, сквернословием и неприятными песнями портящие прекрасное весеннее воскресенье, и из глубины моей души поднимается озлобление, которое могло бы разразиться яростью, если бы мне не приходило в голову, что эти люди — мои собратья, что они не хуже меня, но просто им меньше повезло, чем мне. И тогда я удивляюсь странному стечению обстоятельств, позволившему мне оказаться в атмосфере изысканности, которую я вовсе не сам создал, но в которой рожден. Именно этому, повторяю, я удивляюсь, но не картинам дикости, которые самым ужасным образом бесчестят наши улицы, не тому, что ломают деревья, вырывают с корнем цветы, оставляют на деревьях зарубки, — не тем заурядным фактам нашей жизни, которые стали бы очень редки, если бы мы постарались вникнуть в причины, их вызывающие. На все это время от времени отваживаются люди, которые лишены настоящих развлечений, но неизменно сохраняют склонность к взрывам буйства.

И в эти минуты стыда, когда меня терзает собственная совесть, призывая к ответственности за все это, я чувствую особую благодарность к тем пионерам надежды, которые показали нам, что положение можно исправить, к тем людям, которые, глубоко переживая эту постыдную сторону нашей цивилизации, менее других подавлены страхом. Доверившись внутреннему стремлению к добру, которое обильно проявляется жителями наших больших городов, несмотря на все окружающее их убожество, эти люди решились сделать то, что многим представляется совершенно несущественным, а им самим — и вовсе недостаточным. Я не сомневаюсь, что их социальный идеал гуманен, в высшей степени гуманен, но я не думаю, что они рассматривают свою практическую деятельность как способ лишь временно улучшить теперешнее положение, которое они совсем не считают неизбежным и длительным. Да и во времена уныния, когда надежда на коренные перемены была для них более далекой, они могли сказать: «Мы сделали счастливыми хоть несколько людей нашей страны, а это, во всяком случае, кое-что значит». Это было не более чем утешение в обстановке всеобщего бессилия. На что они действительно рассчитывали — так это на то, что каждый, кого они сумели просветить, кому открыли существование искусства, кого убедили в возможности даже для бедных людей получать от него радость, каждый, кому они помогли с большим наслаждением взирать иногда на траву, листья и цветы, должен стать своего рода миссионером красоты. Ибо их доверие основывалось на той любви к красоте, которая не просто спутник высокой образованности, но врождена каждому являющемуся в мир человеку, и чувство это становится бесплодным только тогда, когда его насильственно душат. И я вовсе не считаю, что эта вера обманет их. Те, кому они помогли, не останутся в благодарном бездействии, они захотят подбодрить своих соседей и скажут: «Посмотрите-ка на эту и вот эту красоту. И это может быть нашим, если мы дадим себе труд выйти из дому и позаботиться о собственных интересах».

Но если эти люди достигли подобного успеха, то, думаю, только благодаря мудрости и благоразумию, проявленным в этом трудном и деликатном предприятии: ибо волей-неволей это Общество вступило на рискованный путь дарителей и филантропов. Я сказал,что этот путь опасен, ибо дарение — тоже искусство, и при нарушении его правил дар приносит вред и тому, кто дает, и тому, кто принимает, — нередко оказываясь поводом для их ссоры. Беспечность, корыстолюбие, жажда покровительства — вот ловушки, которые здесь подстерегают, но, мне кажется, наше Общество сумело их благополучно избежать, и доказательство этому — подлинная открытость сердца, с которой его дары были приняты: в выигрыше оказались обе стороны.

Может быть, члены этого Общества позволят мне высказать одно предостерегающее замечание дарителям: «Если вы даете другому что-то, что для вас самих не имеет цены, то это едва ли можно считать подарком». Это всем очень хорошо известно. Но все же так приятно бывает что-то создать и преподнести как подарок, это такое большое удовольствие, что иногда восхищение собственной работой становится слишком велико и ослепляет. Короче говоря, нам следует очень опасаться, чтобы декоративные изделия, создаваемые нашими руками, не приближались к уровню ходких товаров, нам следует стараться, насколько возможно, чтобы они были подальше от рыночного уровня. Мы не должны думать, будто изделия наших рук достаточно хороши для широкого круга людей только потому, что они, неискушенные в искусстве, принимают то, что им предлагается. Поистине только подлинное искусство приносит благо всем.

Но значительная часть осуществляемой Обществом деятельности такова, что почти каждый сочтет ее полезной, хотя, насколько она полезна здесь, в Ноттингеме, я не могу сказать — здесь я почти чужеземец. Я имею в виду усилия Общества, направленные на то, чтобы дать больше света и воздуха нашим большим городам, и особенно нашему любимому, но столь повинному в дурных деяниях Лондону. Отрадно видеть, что в целом общественное мнение по этому вопросу заодно с нами. Можно утверждать, что широкие круги населения твердо решились освободиться от копоти и создать множество открытых озелененных мест, — во всяком случае, если этого можно добиться без особых забот и без больших затрат. Но я не представляю себе, как это может быть сделано без того и другого, и потому я против создания Обществом подкомитета, цель которого — решить вопрос, каким образом можно провести в жизнь невозможное. И все же я признаю, что сделан значительный шаг вперед, если люди вообще начали задумываться и стали в той или иной мере стыдиться копоти и убожества наших больших городов. Было время, когда мы даже гордились этим. Будем же надеяться, что следующий шаг в не очень отдаленном будущем приведет большое число людей к готовности принести значительные жертвы в смысле затрат времени и денег для достижения благоустроенной жизни. А еще следующий шаг, и, вероятно, очень еще от нас не близкий, приведет к тому, что только незначительное меньшинство откажется принести эти жертвы — такое незначительное меньшинство, что народ попросит своих представителей установить законы, предоставляющие этому меньшинству право пользоваться подобным преимуществом и находить для себя слуг, которые бы заботились о его существовании, лишь при условии не причинять при этом вред ни единому человеку.