у брата.
Было совсем темно, когда Оскар подошел к дому. Он был заперт, в окнах не было света. Оскар постучался в дверь, обошел дом кругом, стукнул в одну-другую ставню, но никто не отозвался. Никаких следов во дворе тоже не было приметно, все занесло снегом, тропинка к колодцу не расчищалась, видимо, несколько дней. Перед сараем нанесло высокий сугроб. Оскар нашел лопату и расчистил снег, чтобы можно было открыть дверь. Оставив мешок в сарае, он пошел к Бангерам.
Семью лавочника он застал за чаем. Анита держала на руках Эдзита, который после продолжительной разлуки с матерью не знал, как и приласкаться к ней. Анита привезла ему деревянную лошадку и губную гармошку, в которую малыш оглушительно дудел, заливаясь от удовольствия смехом и заставляя улыбаться взрослых. Маме теперь пришлось рассказать, что она делала в Риге, какой там дядя доктор и как гудят на улице автомобили. Когда вошел Оскар, веселые голоса сразу умолкли.
Первым пришел в себя Бангер.
— Скажите пожалуйста, да это же наш курземец вернулся!
В его восклицании было больше удивления, чем радости.
— Да, приехал… — вяло ответил Оскар. Взгляд у него был усталый, тупой, как у пьяного. Поздоровавшись со всеми, он присел к окну. И то, что Оскар так тяжело опустился на стул, будто не владея телом, еще больше уверило окружающих в том, что он пьян.
Малыш высвободился из рук матери и подошел к отцу. А папа привез гостинец? Вот это — лошадка, а это — губная гармошка, это купила мама… Нет, отец ему ничего не привез, он приехал с пустыми руками и — никто только этого не заметил — с пустым сердцем. Остальные продолжали пить горячий чай с вареньем — ведь так приятно было погреться после долгого зимнего пути. Бангер изредка обращался к зятю с вопросами: как работалось в Курземе, на всех ли озерах порыбачили.
— Нет, половить еще есть где, — ответил Оскар, опустив глаза и сковыривая с голенища сапога присохшую смолу.
— Почему же вы там не остались?
— Другие остались.
— Ты, значит, один приехал? Наверное, дела были в Риге, рыбу отвозил Гарозе?
— Нет, я приехал совсем. Назад больше не поеду.
Наступило молчание. Оторопевший Бангер старательно прожевывал хлеб с маслом. У мадам нашлись дела в кухне, она вышла и не показывалась долгое время.
Анита вдруг засуетилась:
— Оскар, да присаживайся же к столу, ты, верно, проголодался и замерз в дороге. Я налью тебе чаю.
До этой минуты никто не подумал позаботиться о нем. А она все-таки вспомнила. Оскара так редко баловала жизнь, что даже этот ничтожный знак внимания растрогал его. Что-то сжало ему горло, и он вынужден был отвернуться и посмотреть на оленьи рога, висевшие на стене, чтобы другие не заметили влажного блеска в его глазах. Если бы не Бангер, он бы подошел к Аните, сказал бы ей что-нибудь ласковое.
— Мама, подложи немного варенья! — крикнула Анита, подойдя к двери. — Оскар еще не ужинал.
— И верно, — отозвалась мадам. — А нам и в голову не пришло, что он ничего не ел.
Понемногу и Оскар вступил в общий разговор. Только сейчас домашние узнали, в каком состоянии он вернулся, — один, без товарищей, с порванными сетями, рассорившись с Гарозой. Ничего удивительного, что он походил на пьяного. Анита еще ни разу не видела его измученным до такой степени, и все же никогда он не казался ей таким живучим, полным трагической выносливости. Он походил на искалеченное бурей дерево: оно клонится под напором бури, но к земле пригнуть его нельзя — снова и снова подымается ввысь оголенная вершина. Молча, пристально следила Анита за Оскаром.
— Не пора ли домой? — обратился к ней Оскар, покончив с ужином.
— Куда же вы на ночь глядя! — забеспокоилась вошедшая в комнату мадам. — Оставайтесь здесь. У вас в доме холодище, как в погребе.
— Я ведь и сама только что приехала, — тихо добавила Анита. — Но если тебе так хочется уйти, можно будет протопить печь.
— Да, я думаю, нам лучше уйти.
Оскар поднялся со стула. Анита начала собирать вещи сынишки. Мадам обидел тон, которым были произнесены последние слова зятя.
— Что за безрассудство среди ночи лезть в такой погреб, — сказала она дочери. — Если он хочет, пусть идет один, а ты с Эдзитом оставайся.
Оскар спокойно, но угрюмо посмотрел на тещу:
— У нас в доме еще достаточно тепла, как-нибудь не замерзнем.
Он взял на руки Эдзита и, подождав, пока оденется Анита, пожелал Бангеру спокойной ночи. Мадам продолжала убирать со стола посуду, повернувшись к зятю спиной: она не привыкла скрывать свои чувства.
Дорога была занесена еще сильнее, чем несколько часов тому назад, когда Оскар шел к Бангерам. Он шел впереди, проводя тяжелыми сапогами глубокую борозду в снегу. Анита шла по его следу до самого дома. Они молчали. Только Эдзит от радости, что отец несет его на руках и что на улице все так интересно, не переставая донимал их вопросами.
2
Через месяц прибыли и остальные рыбаки: снег уже таял и лед на озерах стал рыхлым, ненадежным. Большой корысти от этой долгой поездки они не видели. Неводы у всех поистрепались, некоторые куски ни на что больше не были годны, а сапоги и рабочая одежда вконец износились.
Индрик Осис порядком обозлился на Гарозу. Скупщик никогда не производил расчетов по рыночным ценам, и, хотя всю зиму рынок был довольно беден рыбой, за озерного леща он больше сорока сантимов за фунт им не давал. Некоторые не привезли ни лата, а Бангеру и Дунису надо было еще расплачиваться с работниками.
Оскар за это время привел в порядок сыртьевые сети, и, когда береговик освободил залив ото льда, ему посчастливилось взять несколько богатых уловов. Против устья Зальупе хорошо шли сырть и таймень. Беда только, что не было постоянного напарника. У отца болели руки, Эдгар редко улучал время, чтобы помочь Оскару. Вышло так, что Аните пришлось сесть в лодку к мужу. Она на это не жаловалась, но рыбаки посмеивались за ее спиной: видно, здорово прижало, раз избалованной дочке лавочника пришлось взяться за весла! Их собственные жены и дочери тоже выходили в море, некоторые даже не стыдились притонять невод, но ведь на то они были обыкновенными рыбачками, в то время как Анита… Стоило ли ради этого столько времени учиться!
Оскар узнал об этих разговорах от мадам Бангер, которая прямо сгорала от стыда за дочь.
— Не знаю, долго ли ты намерена терпеть такую