Святополк-Четвертинская, Киту, как её все называли. (Этим прозвищем наградил Святополк-Четвертинскую будущий император Александр III в бытность наследником-цесаревичем.)
У Мани была гувернантка Софья Павловна, особа неприятная и даже подлая. Ни одного хорошего слова о ней взрослая Мария не скажет, зато вспомнит с теплотой московскую старушку, княгиню Вадбольскую, которую звала просто бабушкой. Она подолгу гостила у неё в доме на Большой Никитской, мать легко оставляла там девочку, но не объясняла ей степень родства.
Одно из самых ярких – пылающих в прямом смысле слова! – воспоминаний из раннего детства Тенишевой – это пожар на Арбате, в Калошином переулке. Семья была не из бедных, фон Дезены располагали имением в Новгородской области и собственным домом в Москве, вот онто и загорелся; как выяснилось позже, это был поджог. Прислуга фон Дезенов, укравшая серебро, таким образом решила замести следы.
Маленькую Маню в одной рубашечке вынес из горящего дома незнакомый студент. В толпе он не обнаружил матери девочки и, не зная, кому отдать ребёнка, не нашёл ничего лучше, как спросить её саму:
– Куда вас отнести?
– Хочу к бабушке, – решительно сказала Маня. Она хорошо знала дорогу, улицу и дом. Студент доставил малышку на Большую Никитскую, княгиня Вадбольская выбежала им навстречу, сильно перепугавшись! Но не растерялась, успокоила Маню и уложила спать.
Больше всякого огня, как уже было сказано, девочка боялась своей матери. Ещё заслышав её голос поутру, трепетала. Хорошо, что рядом была няня Татьяна Ильинична. Она играла с Маней в «дурачки», рассказывала сказки, перемежавшиеся с воспоминаниями из нелёгкой жизни: как была крепостной, бежала от злой хозяйки, ходила по святым местам и радовалась, когда вышла воля.
Дом, где жили фон Дезены, был по моде времени украшен картинами самых разных художников. Натюрморты с битой птицей и мёртвой рыбой пугали девочку, но были и портреты, и пейзажи, волновавшие её душу «Я думала: как это может человек сделать так, как будто всё, что я вижу, – настоящее, живое? Какой это должен быть человек, хороший, умный, совсем особенный? Как бы мне хотелось такого знать… Этих хороших, умных людей называют художниками. Они, должно быть, лучше, добрее других людей, у них, наверное, сердце чище, душа благороднее?..» – размышляла Мария, совершая свой ежедневный обход знакомых картин. Она сама пыталась рисовать, но никогда не была довольна тем, что у неё получалось.
Обучали Маню поначалу дома, как было принято в благородных русских семействах той эпохи. Девочка была очень музыкальна, имела прекрасный слух и способности к пению, но ненавистная гувернантка Софья Павловна «безжалостно вконец» убивала в ней охоту к занятиям «своим бездушным преподаванием». Приходящей учительнице сольфеджио со временем удалось вернуть Мане интерес к пению, она даже предсказала, что у девочки будет хороший голос.
С матерью отношения так и не теплели. Становясь старше, Маня теперь уже не только боялась её, но и осуждала, и в мыслях позволяла себе критиковать мать. Отчим относился к своей падчерице мягче, жалел её, но только чтобы супруга не видела – фон Дезен был подкаблучник, «бессловесный», по мнению Тенишевой, и слабохарактерный. Тем не менее он дозволял ей копаться в своих книгах, и Маня благодаря этому открыла радость чтения, упивалась сочинениями Фомы Кемпийского и Гёте. О Фоме Кемпийском и его труде «О подражании Христу» Тенишева позднее скажет: «Всем, что созрело во мне положительного, я обязана исключительно этой книге», но тут же добавит: «и самой себе».
В конце 1860-х будущую княгиню приняли в петербургскую частную гимназию Марии Петровны Спешневой, зачислили сначала приходящей ученицей, а вскоре – и на полный пансион. «В гимназии я ожила, – вспоминала Тенишева, – сперва училась плохо и сделалась большой шалуньей». Но у Спешневой умели найти подход даже к самым строптивым ученикам, и Мане много дал гимназический опыт. Русская история и естественные науки стали любимыми её предметами. Увы, из гимназии её однажды забрали, и Маня вернулась в отчий дом. Там ждала всё та же невыносимая обстановка: равнодушная мать в окружении интриганок, приживалок и благородных старух всех сортов, а также гувернантка Софья Павловна и отчим, то и дело «дезертирующий» из дома.
Мария замкнулась в себе, старалась избегать людей, остро чувствуя собственную неполноценность рядом с ними. Радость ей приносили чтение, рисование, вышивка. Она пыталась самостоятельно учиться работать по фарфору – при помощи раздобытого где-то руководства. Музыкальные занятия продолжались, но даже самому прекрасному голосу нужна школа, а её-то и не было: всё ограничивалось уроками ничтожной Софьи Павловны. Тем не менее девушку заставляли петь при гостях: как правило, она исполняла романсы, грустные, не по возрасту.
Одна из сводниц, которых вокруг матери было много, подыскала шестнадцатилетней девушке подходящего жениха. Звали его Рафаил Николаевич Николаев, ему было двадцать три. Николаев обладал довольно приятной внешностью, происходил из приличного семейства. Мать сочла его более чем просто удачной партией, и Маня согласилась выйти замуж, не зная толком ни жениха, ни его родственников, ни собственных желаний… Главным для будущей княгини было «сознание, что он причина перемены моей жизни, что замужество является символом свободы и что прошлое кончено навсегда». Жених с невестой виделись перед венчанием лишь несколько раз.
Мать не скрывала радости от того, что ей так легко удалось сбыть с рук нелюбимую дочку, она говорила: «Хорошо, что Маня выходит замуж. Мы с ней прожили всю жизнь как курица с утёнком». Утёнок между тем мечтал объясниться, простить и даже полюбить свою мать, но, как писала сама Тенишева: «Все эти порывы остались и замерли во мне. Ей они были не нужны… Как могла она нуждаться в моём прощении, когда она сама никогда не простила мне часа моего непрошеного появления на свет. Не мне было прощать. Между нами осталась навек зияющая пропасть».
Накануне венчания в доме фон Дезенов собрались обе семьи, из церкви принесли нужные книги, бумаги, свидетельства, и вот тогда-то и открылась тайна, настойчиво оберегаемая столько лет. Родители жениха негодовали: оказывается, им подсунули незаконнорождённую! Как сводня не подумала сообщить такую важную подробность?! Но здесь надо отдать должное Рафаилу: он шепнул Мане на ухо, что всё улажено и что в обиду он её не даст. Впервые в жизни девушка подписывала официальные бумаги чужим именем: Мария Клавдиевна Пятковская.
Музыкальная пауза
Главный урок, вынесенный из детства Тенишевой: верить в жизни нельзя никому. «При встречах с новым человеком я сразу становилась в оборонительное положение. Мне казалось, что он непременно наступит на меня, заденет, сделает больно». Вот и в новой семье ждали испытания. Свёкор,