Вспоминая, Ксандра огорчилась:
— И почему не выпустят небольшую книжечку?.. Я бы про все дороги, про все реки выпустила книжечки. Едет народ и пусть читает попутно, что где было и что где есть, кто проложил первый след, который позвал за собой новых путников, и они сделали сперва тропу, затем дорогу.
Ксандра сошла на станции Оленья, где начиналась шоссейная дорога в Ловозеро. Среди приехавших, встречающих, уезжающих и провожающих, которые смешались в одну длинную толпу перед поездом, она заметила Коляна.
Седенький, сутуленький, ставший еще суше, меньше, но по-прежнему юркий, как подросток, он перебегал от вагона к вагону, вскакивал на подножку, повышая этим свой рост, и оглядывал оттуда толпу. На нем был добротный городской костюм с орденами и медалями.
— Николай Фомич, здравствуйте! — крикнула Ксандра.
Он и не подумал, что обращаются к нему: его никогда не величали, и продолжал суетливо перебегать. Тогда Ксандра крикнула:
— Колян, здравствуйте!
Он кинулся к ней и через секунду уже пожимал руки и бормотал:
— Хорошо, больно хорошо.
— Ты как здесь? Куда вырядился таким кавалером? — спросила Ксандра, кивнув на ордена и медали.
— Встречаю гостью. Сам звал — встречать надо.
— Кого?
— Тебя. Получил твою телеграмму — и сюда.
— Из-за меня ехал такую даль.
— Какая даль? Никакая, всего полтора часа в автобусе. Он каждый день два раза ходит. Вот раньше была даль — четыре дня пешком. Помнишь?
— Все помню. За все тебе великое спасибо!
При дальнейшем разговоре выяснилось, что Колян выехал на станцию загодя, потому что Ксандра не указала в телеграмме поезд, а только день выезда.
— И сделала так совершенно сознательно, чтобы ты не вздумал встречать меня здесь, — сказала она.
— А все равно встретил, — порадовался он. Затем спросил: — Как надо звать тебя?
— Забыл?! Вот дружок!..
— Не забыл, не то. Мой сын Петька попал в Совет и стал Петром Николаевичем, я поседел и стал дедушка Колян. Может, и ты стала не Ксандрой?
Она вспомнила свою первую встречу с Коляном, веселый разговор об именах, и ей снова захотелось поиграть так же. Она спросила:
— Сколько у тебя внуков?
— О, много! — Он посчитал, как маленький, загибая пальцы. — Семь душ.
— Вот и надо звать тебя семи дед Колян.
— Как хочешь.
Условились, что будут называть друг друга по-прежнему, по-молодому.
Ехали памятной дорогой Тра-та-та. Но теперь от нее осталось только одно прозвище; сама же она после бездны гравия, песку и человеческих трудов, истраченных на нее, сделалась хорошим шоссе.
Автобус шел ходко и ровно. Можно было разговаривать без риска откусить себе язык и выбить зубы.
А разговор по всему автобусу шел туго; говорил, пожалуй, один Колян. Кивая сердито на окно, за которым широко лежала оголенная порубками и пожарами земля, он негодовал на пришлых людей. Они вырубили все у себя, теперь валят здесь без жалости, без разбора. Иной придет в Лапландию туристом, всего на неделю, на две, а напакостит на двести лег. На самый маленький костер ему лень собрать валежник, и он рубит большую сосну либо ломает промысловую избушку. Кругом вода, а ему лень заплеснуть огонь; сам уходит, а костер оставляет гореть. Турист-пожары стали для Лапландии большой бедой.
Колян завел этот разговор в назидание туристам, которые ехали любоваться красотами Ловозерского района и занимали половину автобуса.
При въезде в поселок Ловозеро Ксандра попросила водителя остановиться у гостиницы. Но Колян горячо запротестовал:
— Не надо. Она поедет ко мне. Она — моя гостья, — и забрал весь багаж Ксандры в свои руки.
— Я никого не хочу стеснять, а мне с дороги надо разобраться, переодеться, — говорила Ксандра.
Колян перебивал ее:
— У меня все можно. Никому не помешаешь, будешь жить одна.
И когда показался дом, где была маленькая, в пять номеров, гостиничка, скомандовал водителю:
— Мимо!
— Есть мимо! Все будет по-твоему, дедушка Колях, — весело отозвался водитель, — подкатим впритирку, — и подкатил к пятиэтажному новому дому, который среди одноэтажных деревянных избенок выглядел небоскребом.
Ксандра не живала и даже не бывала в такой квартире, какую занимал Колян. Три комнаты. Электрический свет, паровое отопление, водопровод, газовая кухня и ванна, радиоприемник, телефон, холодильник, лакированные, последней моды, шкафы, столы, кровати, кресла, стулья. Благоустройство в забытом медвежьем углу, каким было Ловозеро до революции, пошло гораздо дальше, чем в родном для Ксандры городке. В нем обогревались еще дровяным отоплением, воду брали из колонки на улице, мылись в общей городской бане.
Колян отвел Ксандре целую комнату, дал ключ от квартиры:
— Живи сколь хочешь! Будь как дома!
— Но из-за меня стеснили кого-то, — забеспокоилась она.
— Нет. Я с Груней живу на ягельном пастбище, при оленях, малые внуки — в интернате, а здесь совсем немного народу.
Она призналась, что может запутаться во множестве выключателей, винтиков, краников, устроить какую-нибудь аварию. Колян снова, более обстоятельно, показал квартиру, где включать и выключать газ, зажигать плиту, ванну, брать холодную и горячую воду.
Ксандра приняла душ, переоделась, причесалась и вышла в кухню, которая была одновременно столовой, где поджидали ее хозяева: Колян, его сын Петяш, теперь Петр Николаевич, сноха, внук и внучка. Молодежь, все служащие разных учреждений, собралась обедать.
— Прелесть! Лучше некуда, — восторгалась Ксандра. — Вот как шагнули от прежних чадных туп! И многих поселили в такую благодать?
— Да, много. Собираются переселить все Ловозеро. Кому-то мало земли, всех гонят кверху, в небо, — проворчал Колян.
— Тебе не нравится? — изумилась Ксандра.
Не дожидаясь, когда ответит дедушка, внучка принялась тараторить:
— Ему все не нравится — и дом, и квартира, и мебель, и все мы. Когда жили в старом доме, был такой добрый, совсем не умел сердиться. А переехал в этот — стал такой сердитый, как огонь. На все шипит, ворчит.
Остерегаясь спросить прямо и, возможно, затронуть наболевшее, Ксандра поглядела на Коляна молча, но вопросительно: что с тобой, друг?
— Раньше дураком был, все новое считал хорошим. А теперь понял: не все то золото, что блестит, не все хорошо, что ново. Туризм хорошо, ничего не скажу против, а турист-пожар никуда не годится. Надо на все глядеть кругом, как правильный пастух глядит на оленье стадо. — Колян покивал всем. — Садитесь, обедайте!
— А ты? — встрепенулась внучка.
— Говорить буду.
— А нам заткнешь рот обедом. Какой хитрый!
— Заткнешь тебе… — слышновато прошептал Колян и тяжело вздохнул.
Обедали по-новому: из отдельных тарелок, с ножами и вилками, но мясное варево было приготовлено по-старому плохо, в той же посудине, в которой варили рыбу.
Колян в самом деле решил заткнуть всем рот едой, особенно нетерпеливой внучке, и высказаться без помехи.
— Вот дом, как в Ленинграде. Строили его ленинградские парни и девки. Нашим молодым лучше не надо: не дымит, не промокает, служба рядом, от дома до службы — тротуар. А для меня нет хуже такого дома. Приеду от стада, привезу мяса, рыбы, шкур разных, а девать некуда. Дом-то голый — ни загонов при нем, ни амбарчиков. И ставлю упряжку, кладу мясо, рыбу, шкуры к соседу, который живет в старом доме. А подерутся олени — сосед бежит ко мне на пятый этаж сказывать, потом бегу я к нему с пятого этажа мирить оленей, покуль бегаем — олени покалечат друг друга. Есть такие пастухи, которые поменяли новые квартиры обратно на старые дома…
— Наш дедушка тоже собирается менять, — встряла в разговор внучка. — Только мы не дадим. Ты, дедушка, живи где хочешь! А мы отсюда не уйдем!
— Да, не уйдем! — поддержал внучку брат. — Нам ваше стариковское житье не по пути.
— Вижу: ваш путь один — шаркать ногами по тротуарам. У всех на уме только кино да моднό, — угрюмо молвил Колян.
— Мы не хотим глотать дым, как вы. — Внучка замахала руками на Коляна, который собирался еще сказать что-то. — Все, дедушка, все слышали. Я побежала.
Молодежь ушла по своим делам: сын Петяш в райсовет, заседать в юбилейной комиссии, сноха в магазин покупать что-то, внучка в тот же магазин торговать, внук в почтовую контору принимать и отправлять письма.
Колян досказывал Ксандре то, что не захотели слушать молодые.
— Вот квартира. Блестит, сияет, как озеро под солнцем. В нее можно глядеться, как в зеркало. А жить — му´ка. Приедешь с пастьбы, с охоты, с рыбалки, не успеешь перешагнуть порог — внучка кричит: «Дедушка, ты грязный. Переодевайся за дверью!» Переоденусь — она снова кричит: «Дедушка, сиди на кухне!» Пока я здесь — все время кричит: «Не садись в кресла… Не ложись на кровать… Ходи осторожно… Не бери в дом собак… Ты, дедушка, такой косолапый медведь, такой неряха! Тебя совсем нельзя пускать в комнаты». Я боюсь тут жить: не замазать бы чего, не поцарапать бы.