Улукиткан умышленно молчал, дескать, полюбуйтесь ею, позавидуйте. А Майка, точно понимая, что попала на смотрины, важно вышагивала по стойбищу, демонстрируя перед эвенками то круглый зад, прикрытый белым фартучком, то пышные бока, вертела чуточку заострённой головою, украшенной изящными рожками.
— Однако, не худо было бы получить от неё племя, — сказал старший пастух, не отрывая глаз от Майки, и, повернувшись к Улукиткану, добавил деловито: — Может, сладим, бери за неё любого учага из стада.
Лицо старика помрачнело.
— Ты хочешь отобрать у меня счастье, кому нужна пустая жизнь? — ответил он и, считая разговор законченным, стал развьючивать оленя.
— Два учага на выбор дадим, подумай, цена не малая, — азартно предложил пожилой пастух.
— Если ты снимешь рукою с неба орла, и то мало будет, — ответил старик твёрдо, а сам, вижу, в восторге. Ещё бы, Майка получила такую оценку пастухов!
К вечеру на поляну к новому стойбищу пригнали стадо оленей, состоящее главным образом из племенных самок и молодняка. Уставшие животные разбрелись по редколесью, и там в глубине сумрака замер невнятный шепоток колокольчиков. Но десятка полтора попрошаек осталось на стоянке. Олени тщательно обшарили лагерь и, не найдя чем поживиться, набросились на наши вьюки. Пришлось убрать багаж в палатку.
Большой костёр освещал поляну, берестяные чумы пастухов, этих трудолюбивых кочевников нашего времени. Они живут в тайге со своими семьями, неотступно следуя за стадом до предгорий Джугджура. Их богатство, состоящее из домашней утвари, постелей и одежды, укладывается в несколько вьюков. Их желания -- не оставаться долго на одном месте. Эти люди совсем не требовательны в своих потребностях. Мы с Улукитканом по сравнению с ними живём с комфортом.
Пастухи, отдалённые от жилых мест огромными пустырями, бывают бесконечно рады повстречавшемуся человеку. Их представление о внешнем мире складывается в основном из тех отрывочных сведений, которые приносят с собою случайные гости. Вот почему так радушно встретили нас кочевники. Мужчины и женщины помогли развьючить оленей, поставить палатку, дети дружно таскали хвою для постелей.
В вышине провожали день белохвостые орланы. Багровый закат сливался с лесом, опалённым осенним пожаром, золотил на поляне синие, в зрелой ягоде, кусты голубики. Ночной ветерок гладил увядшие листья берёз, и те шепотком умоляли его не срывать их, подождать до утра…
Только ночью исчез гнус. Мы сняли накомарники. Пастухи угощали нас чаем с густым оленьим молоком и с жадностью выпытывали новости. Их всё интересовало: жизнь страны, куда кочует белка, кого встречали мы на пути и какая нужда привела нас в этот дикий край? В разговоре я произнёс имя своего спутника. И тут только пастухи узнали, что их гостем является тот самый Улукиткан, добрая молва о котором растеклась далеко за пределы родного стойбища. Все забыли про ночь. Разговор неожиданно затянулся.
Пастухи знали, что Улукиткану много лет, что добрую половину из них он прожил ещё до революции, лесным кочевником, и много знает из прошлого их славного народа. Говорил только Улукиткан. Ему было что вспомнить…
Когда погас костёр и люди уснули, на стоянку снова заявились олени-попрошайки. Они стали атаковать нашу палатку. И я, чтобы избавиться от назойливых животных, необдуманно угостил их солью. Вот когда мы оказались в настоящей осаде! Всю ночь олени толклись у палатки, просовывали свои безобидные морды в щели, а одному молодому оленю даже удалось поднять головной борт и пробраться внутрь…
Утро началось с того, что Улукиткану подарили лёгкую дошку из пыжиков. Старик не захотел остаться в долгу, но чем ответить? В тот год я преподнёс ему шестикратный бинокль с просветлённой оптикой. Его он хранил как драгоценную вещь на дне потки, бережно завёрнутым в замшевый лоскут. Расстаться с ним ему, видно, было не под силу. Другого он ничего не имел. Тогда старик развинтил бинокль, одну половину оставил себе, а вторую подарил старшему стойбища. Боже, какая же это была радость для пастухов! Им действительно бинокль был необходим, особенно осенью, когда олени в поисках грибов уходят далеко от стоянок и собирать их приходится с большим трудом.
От пастухов мы узнали, что до наших осталось не более трёх дней хода. Когда караван был готов покинуть гостеприимную стоянку, один из пастухов подошёл к Улукиткану, начертил на земле витиеватую линию, затем справа от неё приложил веточку, примерно под углом 45°, и к её краю, тоже под тем же углом, ещё один маленький прутик — это река Маймакан и левобережный приток, по которым должен был пойти наш путь. Затем пастух положил три камушка у «истоков» реки, как бы изображая ими вершины хребта, и, ткнув пальцем в крайний, сказал всего лишь несколько слов на своём языке. Улукиткан утвердительно закивал головою, взял в руки повод от переднего оленя и твёрдой походкой зашагал к невидимым вершинам. А я подумал: как это просто получается у истинных детей природы! У них, кроме врождённого чутья, есть свои, нам не понятные, приметы на земле, которые и служат им ориентиром в пути.
Старик повеселел. Покачиваясь в седле, он тихо пел о том, как хорошо быть гостем у пастухов, что у него есть новая дошка и что счастье ему идёт от Майки…
Теперь мы двигались на юго-восток и более уверенно, чем в начале нашего путешествия. За холмистым предгорьем путь каравану преградили лобовые откосы Джугджура. Огибая их, мы, наконец-то, добрались до Маймакана. Сатанинская сила выносит его из узкого ущелья. Грохот воды, рёв перекатов, стремительный бег и нескончаемое эхо у скал — таковы впечатления от этой реки.
Мы вступили в пределы больших гор. Кончилась высокоствольная лиственничная тайга, и с нею отстал гнус. На смену растительному покрову с вершин спустились потоки россыпей. Звериная тропа уводила нас внутрь загадочной щели, по дну которой кувыркался неуёмный Маймакан.
Наше появление там небо отметило проливным дождём. Какое-то время мы на ходу ещё мирились с сыростью, но когда одежда окончательно промокла и отяжелела, пришлось оборвать путь. Там мы и заночевали.
На второй день, пройдя километров пять вверх по Маймакану, караван вышел к большому левобережному притоку. Свернув по нему, как это значилось на «карте» пастуха, мы неожиданно наткнулись на затёсы, сделанные нашими людьми.
— Тут хорошо пойдём, — обрадовался старик.
Но ущелье оказалось тесным, заваленным обломками, труднодоступным для оленей. Звериная тропка то и дело перескакивала речку, разбушевавшуюся после вчерашнего дождя. Весь день мы боролись с потоком и только к вечеру выбрались на верх отрога.
Солнце растопилось в кровавом закате.
Караван медленно подвигался по пологому гребню, выискивая более подходящее место для ночёвки. Бежавшая впереди Майка вдруг остановилась и, подняв высоко голову, старалась что-то рассмотреть. Мы подошли поближе к ней, — слева, куда смотрела Майка, метрах в полутораста от нас, на голой возвышенности, стояли кучкой четыре сокжоя: крупный самец и три самки. Они и мы с одинаковым любопытством рассматривали друг друга. О ружье нечего было и думать — тут только пошевельнись, и звери мигом исчезнут. Самец стоял грудью к нам, весь поглощённый нашим неожиданным появлением. Он был в брачном наряде, политый густым отблеском заката, огромный, неустрашимый. В эту осеннюю пору всё в нём подчинено брачному инстинкту. Его огромные рога, в другое время ненужная уродливая надстройка, теперь превратились в устрашающую силу. Вот он грозно потряс ими и весь вздрогнул, точно пронизанный электрическим током.
Самки покорно стояли, повернув к нам свои любопытные головы, боясь пошевелиться.
Так длилось всего лишь несколько секунд. И вдруг звери все разом, точно сдунутые ветром, бросились вниз, скрылись за изломом. Майка рванулась за ними, но тотчас же задержалась. Вытянув морду, она громко промычала, и в этом протяжном звуке было что-то новое, только что пробудившееся в ней.
Мы ещё. не успели сделать и шага, ещё в голове не окрепла увиденная картина живой природы, как на возвышенности снова появился сокжой, весь взбудораженный, могучий и злой. На миг замирая, он поднял голову и, как бы отвечая Майке, заревел страстно, призывно.
Улукиткан сбросил бердану, но зверь исчез раньше, чем тот успел разрядить ружьё. Повернувшись ко мне, старик какое-то время стоял онемевшим.
— Ты понимаешь, Майка уже взрослая, — сказал он, явно потрясённый этим открытием.
— Почему это тебя удивило? Так должно быть.
Он промолчал.
Мы тронулись. Потухал закат. Чернотой наполнялись провалы, и оттуда непрерывно доносился стон удаляющегося сокжоя.
Остановились под первой вершиной. Я занялся устройством ночлега, а старик пошёл осмотреть место. Вернулся поздно.
— Тут совсем близко стадо баранов живёт, — сказал он, растревоженный охотничьим нетерпением. — Какой мы будем охотники, если придём к своим без мяса. Ты как думаешь?