— Что — чудо?
— Что вагон оказался на месте. Приходим, а он будто никуда не уезжал. Даже колёса к рельсам, как раньше, приржавелые…
Янка задумчиво сказал:
— Я бы, наверно, решил, что всё приснилось, если бы не вторая куртка. Одна на мне, а другая — в вагоне на гвоздике. Будто не снимали. Я даже испугался. Помнишь?
— Нет, я не помню, что ты испугался. У меня у самого тогда мозги набок… Но я обрадовался. Думаю: вот хорошо, что Ерёмины чертежи теперь в двух экземплярах.
Янка тихо улыбнулся:
— И дневник Глеба. Как будто нам подарок: и тебе, и мне — пожалуйста… Гелька, ты все листы прочитал?
— Конечно. Не один раз…
— Я тоже. А стихи даже наизусть помню… Гелька, а ты говорил, что он стихов не писал…
— Я же тогда не знал ещё… Да это и не его стихи, Янка. Он же просто вспоминает старую песню.
— Не вспоминает, а придумывает. Ты прочитай внимательно.
— Я внимательно…
— Ну, ещё раз. Давай я тебе покажу.
— У меня же его дневник не с собой…
— У меня с собой. Пожалуйста! — Янка вытащил из сумки пачку потрёпанных листов. — Давай сядем… — Он продрался сквозь дикий укроп к лавочке в кирпичной нише. Гелька за ним.
В укропе прятался похожий на колючие рыбьи плавники зуболист. Гелька чертыхнулся и вскинул ноги на скамью. Янка тоже. Теперь они сидели друг к другу лицом, прислоняясь лопатками к боковым стенкам ниши. Ниша была узкая, сидеть пришлось в такой тесноте, что Гелька увидел у своего носа Янкино коричневое колено с розовыми проплешинками на месте отвалившихся коросточек. На колено упал откуда-то красный жук-пожарник. На его спинке чернел узор, похожий на человечье лицо. Вернее, на маску. Гелька сердито сдул жука, он вспомнил неподвижную маску Клоуна.
«Геля Травушкин, подари искорку…»
Янка вдруг сказал с улыбкой:
— Мы тут похожи на двух заговорщиков…
— Ага… Или на узников, которых сейчас замуруют в стене, — хмуро сказал Гелька. Кирпичи были прохладные, и он передёрнул плечами.
Янка серьёзно возразил:
— Мы не дадимся.
— Янка… А если Клоун всё ещё охотится? Если отберёт у Васьки искорку?
— Как же отберёт? Он не может без согласия.
— Ну, выманит.
— У Васьки-то? Васька не дурак.
— Да, пожалуй, — согласился Гелька.
Васька в самом деле был не дурак. За две недели жизни он прочитал кучу книжек и все учебники для первого класса. Выучил английский язык и физику по программе радиотехникума. Недаром директорша Клара Егоровна разрешила ему ходить сразу во второй класс. Но по натуре он оказался не слишком воспитанным и к тому же чересчур самостоятельным для своего возраста. Было в нём что-то от папы Ерёмы в молодости.
«Но это и хорошо. Искорку он не отдаст», — подумал Гелька. И сказал Янке:
— Я вот что придумал: надо найти ту барабанную палочку, от которой развалился Гребец. Наверно, она там и лежит в кустах. Пускай Васька носит её с собой.
— Найдём, конечно, — согласился Янка. — Сейчас и сходим. Только сперва я тебе прочитаю Глеба… Вот слушай.
Глеб писал:
«…А больше всего я люблю вспоминать летний поход после четвёртого класса. Даже не сам поход, а привал на поляне в берёзовом лесу. Были уже сумерки, и стволы в них светились, как обмазанные фосфором.
Я помню круг брезентовых палаток, а в центре круга трескучий костёрчик. И песню, которая появилась неизвестно откуда. Хорошая такая, немного печальная песня. Мотив я хорошо запомнил, навсегда, а слова — еле-еле. Только несколько строчек. Но не хочется мне, чтобы песня исчезла из памяти, и вот я понемногу придумал свои слова…»
Янка прочитал это негромко и раздельно. Глянул из-за листа на Гельку. Гелька виновато сказал:
— Да… А я как-то не обратил внимания. Думал, просто песня… А правда, хорошая?
Янка кивнул. И зашевелил губами. Он читал еле слышно, для себя, но в Гельке слова песни всё равно отдавались со звоном. Он знал их наизусть:
Звёздной ночью осеннейУлечу из гнезда.На будёновке серой —Голубая звезда.Голубые петлицы —В них клинки скрещены.Рвется синяя птицаВ небо гневной войны.
Верный конь меня знает —Не уронит с седла.Жаль, что шашка стальнаяМне пока тяжела.Но нагану я верю —Не изменит в огне.…Барабан в револьвере.Барабан на коне…
Наши парни хохочут —Блеск по белым зубам:«Ты зачем приторочилУ седла барабан?Это дело пехоты —Топать с маршем везде.Нам совсем неохотаОставлять лошадей…»
Янка перестал двигать губами, и Гелька понял, что он думает о барабанщике Юрке. Гелька сказал:
— Сегодня полезем на крышу? Вдруг будет сигнал…
Янка облизнул губы и как-то жалобно шевельнул бровями. Промолчал.
— Янка…
— А? — будто очнулся он. — Полезем, конечно…
— Янка… А что такое будёновка?
— Шапка такая военная…
— Я знаю, что шапка. А какая?
— Ну, вроде старинного шлема. Глеб же рассказывал… Не помнишь разве?
«Не помню, — вздохнул про себя Гелька. — Это, наверно, без меня. Когда я обиделся и ушёл…»
Янка понял. Он торопливо сказал:
— Сейчас нарисую.
Он зашарил по нагрудным карманам. На разноцветных форменных рубашках — жёлтой у Янки и сиреневой у Гельки — карманы делились продольными швами на узкие чехольчики. Как газыри на старинных черкесках. Это была новая школьная мода. В трубчатые футлярчики удобно было совать карандашики, ручки, круглые микрокалькуляторы. А также палочки-леденцы в блестящих фантиках и стеклянные трубочки для стрельбы сухими ягодами… Янка нащупал синий фломастер, пристроил на коленях пачку бумаги и на обороте печатного листа сделал быстрый рисунок. Показал Гельке. На картинке была остроконечная шапка с козырьком и длинными ушами. С большой звездой, затушёванной синими штрихами.
— Ну, я так и думал, — сказал Гелька. — Я вспомнил…
Дома Гелька взял с полки растрёпанные листы с записями Глеба, Устроился на подоконнике и снова прочитал про поход и про костёр на привале. А потом и песню. Это была даже не песня, а целая поэма или баллада. Конечно, Глеб сочинил её длиннее той, что пели у костра.
…Наши парни хохочутБлеск по белым зубам:«Ты зачем приторочилУ седла барабан?Это дело пехоты —Топать с маршем везде.Нам совсем неохотаОставлять лошадей».
Усмехаются парни,И слова их верны:Гулкий топот конармииПульс гражданской войны.Только мне после боя,У ночного костра.Снится небо иноеИ другая пора:
Дремлет летнее поле.Тонко птица звенит.Позабыты все боли.Чист и ясен зенит.В этом ясном затишьеЛасков солнечный свет.…И выходят мальчишки.Вдаль идут по траве.
Над лугами, над лесомТишина, тишина.Лишь из песен известно.Что бывала война.От невзгод отгороженноМожно жить не спеша.…Почему же тревоженИх мальчишечий шаг?
Что подняло их рано?Чей далёкий призыв?Может, в их барабанахЭхо дальней грозы?Пальцы палочки сжали,Как сжимают наган.Травы бьют по изжаленнымЗагорелым ногам…
Вам никто не расскажет.Что разбило их сон.Эти мальчики стражаНа границах времен.Они струнками-нервамиЧуют зло тишины:«Нет, ребята, не верим мыВ слишком тихие сны.
Что-то стали на светеДни беспечно легки.На уснувшей планетеПрорастут сорняки.Чья-то совесть задремлет.Чья-то злоба взойдёт,И засохнут деревья,И моря сдавит лёд…»
Солнце плечи им трогает,Ветер спутал вихры.И, быть может, тревога их —Что-то вроде игры.Но скользит тёмным крылышкомТень по сжатым губам.…Я вот этим мальчишкамСвой отдам барабан…
«Это будто про Юрку, — уже не первый раз подумал Гелька. — Это Глеб уже, наверно, здесь написал, в Старогорске…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});