Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Летописцы и историки утверждают, что Иоанн сознательно прибегнул к искусной хитрости, чтобы осквернить добродетель. Мы думаем иначе. Иоанн следовал букве закона. Если послы найдут порочащие данные на Соловках, то суду проще будет справиться с митрополитом. Ведь именно Филипп упрекал московского царя в пренебрежении элементарными правами человека и противопоставлял порядки в России порядкам в варварских странах Востока. Здесь речь шла не об искусной хитрости и личном желании избавиться от твердого правозащитника и врага опричнины. Здесь речь шла об исполнении того, что было записано в последнем Судебнике, которым Иоанн дорожил и считал величайшим достижением и которое действительно справедливо расценить как несомненный успех тогдашней юридической мысли. Как бы ни лукавил Иоанн, нельзя не отметить, что он попытался внешне соблюсти гражданские правила по отношению к высшему духовному иерарху. Даже лицемерные попытки исполнить закон в конце концов оказывают в дальнейшем благотворное влияние на общественную жизнь, если речь не идет о жестоком тоталитарном государстве во главе с взбесившимся диктатором. Вот почему поездка ласкателей Иоанновых в Соловки не была столь проста и примитивна по глубинным мотивациям, как ее пытались изобразить.

Малюта, уже искушенный в Иоанновом судопроизводстве, выделил послам крепкую охрану. Путь до северного монастыря неблизкий, и опасность подстерегала за каждым поворотом. А между тем споры царя и митрополита не утихали. Но в дошедших до нас и сильно, очевидно, измененных речах проскальзывает прежняя духовная зависимость Иоанна от Филиппа Колычева. Хотелось ему сохранить праведника возле себя, в общем, понимая тщетность собственной затеи. Напрасно никто не проводил психологического исследования фраз царя в диалогах с митрополитом. Ни Гай Юлий Цезарь, ни Нерон, ни Калигула, ни Фридрих II, ни Наполеон Бонапарт, ни Николай I, ни Гитлер и ни Сталин не потерпели бы столь долгого и ничем не прикрытого сопротивления.

Да, Иоанн не хотел слышать печалований Филиппа о схваченных и казненных, высланных и разоренных. Объяснимо, почему Иоанн желал пореже встречаться с митрополитом. Ареной их дискуссий была церковь — место у алтаря. Иоанну приходилось сдерживаться по понятным соображениям, но вот послушайте несколько фрагментов из их диалогов — фрагментов, кстати, известных, но, к сожалению, неоцененных.

— Только молчи, одно тебе говорю: молчи, отец святый! Молчи и благослови нас! — просил в первое время царь.

Разве Иоанн не нуждался в Филиппе? Разве нужда его шла не от сердца? Да, он не желал, чтобы слова митрополита распространялись в народе, но он искал вместе с тем душевной поддержки и сострадания к своим царским бедам. И умел вдобавок сдерживать порывы ярости. А ведь только мигни он Малюте, как и место у алтаря бы очистилось, а за этим и проблема бы исчезла. Вот что Иоанну ответствовал непокорный:

— Наше молчание грех на душу твою налагает и смерть наносит!

Кто из перечисленных диктаторов и многих других помельче, чьи деяния хорошо знакомы читателю, позволил бы перечить себе прилюдно и таким образом? Да никто! И сан бы не спас! Не спасла бы и любовь народная. Нет, средневековая Россия оказывается при ближайшем рассмотрении приличной страной. Она довольно медленно погружалась в пучину Иоанновой жестокости и медленно выходила за пределы мира сего. Медленно! Мучительно и упорно сопротивляясь. Иоанн, не таясь, заявлял о происходящей политической борьбе и о боярских замыслах. Было бы удивительно, если бы мы в последних усомнились.

— Ближние мои встали на меня…

А разве не так? Разве Шуйские не пытались отнять у него и трон, и саму жизнь? Потеряв трон, он потерял бы и жизнь. Разве Курбский не бежал к Сигизмунду-Августу и не формировал отряды для похода на Москву? Через сорок с небольшим лет скрытая при Иоанне угроза воплотилась в реальность и потомки Малюты принесли искупительную жертву в кровавую эпоху Смутного времени.

— Ближние мои встали на меня, — повторял Иоанн каждый раз и всем, кого он удостаивал внимания, — ищут мне зла, — уточнял он и, адресуясь к Филиппу, прибавлял: — Какое дело тебе до наших царских советов?

— Я пастырь стада Христова! — слышал Иоанн в ответ.

— Филипп! Не прекословь державе нашей, чтоб не постиг тебя гнев мой, или лучше оставь митрополию.

— Я не просил, не искал чрез других, не подкупом действовал для получения сана: зачем ты лишил меня пустыни? — гордо вопрошал старец.

Лишил пустыни! Лишил одиночества! Лишил трудного и холодного существования! Действительно, зачем царь извлек скромного игумена из небытия Соловецкого острова? Значит, существовал веская причина. И вовсе не та, на которую указывают. После разгрома интеллектуальной и богатой верхушки боярства Иоанн мог справиться с противниками и без пастырского благословения. Последующее подтверждает высказанную мысль.

II

Наконец сварганили дело! Притащили в Москву игумена Паисия, который согласился обвинить митрополита. Ласкатели и опричники во главе с царем слушали внимательно и молчаливо. Филипп не унизился до опровержения инсинуаций неблагодарного монаха, которому передал бразды правления монастырем.

— Злое сеяние не принесет тебе плода вожделенного! — упрекнул царя подсудимый митрополит.

Слова, обращенные к государю, разумеется, плод воображения летописцев и историков: слишком они наполнены гордыней и кипящим гневом. Так долго Иоанн не позволил бы вещать обвиняемому. Годы были жестокие и опасные. Малюта убивал по кивку царя людей на месте и за куда меньшие вины. Все, что мы знаем об Иоанновом владычестве, позволяет это утверждать. Но если я и ошибаюсь, то тем лучше! Значит, привязанность Иоанна к митрополиту была намного крепче. Припомним, что речь свою Филипп держал в присутствии опричников — Басманова, Малюты, Вяземского и других. Приведу монолог Филиппа, ощущая поддержку в знаменитой дилемме Паскаля:

— Государь! Ты думаешь, что я боюсь тебя или смерти? Нет! Достигнув глубокой старости беспорочно, не знав в пустынной жизни мятежных страстей, ни козней мирских, желаю так и предать дух свой Всевышнему, моему и твоему Господу!

Ну это еще куда ни шло! Иоанн стерпел бы подобное бахвальство. Но вот что Филипп якобы заявил дальше:

— Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени!

А это несчастное время Иоанн считал лучшим временем в долгой истории России. Малюта и Грязные, услышав подобное, набросились бы на Филиппа и в мгновение ока расправились бы с ним беспощадно под равнодушным взором царя: сам виноват — сам уготовил себе подобную кончину. Филипп, правда, и прежде клеймил беззаконную Россию, но тогда его участь еще не была решена, а сейчас он был один, в окружении злобной своры Иоанновых псов, и ему вряд ли позволили бы подобные речи, даже если бы он на них и отважился.

— Твори, что тебе угодно, — продолжал Филипп. — Се жезл пастырский; се белый клобук и мантия, коими ты хотел возвеличить меня. А вы, святители, архимандриты, игумены и все служители алтарей, пасите верно стадо Христово! Готовьтеся дать отчет и страшитеся Небесного Царя еще более, чем царя земного…

Он хотел уйти. Но царь воскликнул:

— Остановись, Филипп! Тебе должно ждать суда, а не быть самому своим судиею! Возьми назад утварь святительскую!

И все-таки Иоанн опять выждал и не сразу послал схватить строптивого старца, убежденного в собственной правоте.

Он приказал митрополиту продолжать служить. Арест обреченного носил призрачные черты законности. В день Михаила-архангела в Успенском соборе Алексей Данилович Басманов взял старца под стражу, велев дьяку предварительно прочитать суровый приговор. Далее последовало грубое действо, которое по-разному излагают летописцы и историки. Прямое площади перед Успенским собором Филипп уже в гражданской одежде был отправлен в Тверь. Монашеского одеяния на время путешествия ему не сохранили. С околицы Москвы Филиппа, однако, привезли назад и еще продержали в настоящей сырой темнице. А между тем Иоанн, долго не раздумывая, казнил его племянника Ивана Колычева. Отсеченную голову доставили в мешке разжалованному митрополиту с царским, как всегда ироническим, напутствием:

— Се твой любимый сродник: не помогли ему твои чары!

Обвинения в волшебстве и чародействе звучат весьма странно и неправдоподобно, если учесть то, что произошло спустя томительные месяцы перед новгородским погромом. Первые распоряжения царя свидетельствуют о том, что он не намеревался отправлять Филиппа далеко и поместил рядом в обитель святого Николая Старого на берегу Москвы-реки. Люди там собирались толпами, что беспокоило и, конечно, не нравилось опричной охране Кремля. Но Иоанн все-таки не возвратил гордого старца по прежнему адресу в Соловки, где бы его быстро доконали. Он не загнал Филиппа в Кирилло-Белозерский монастырь, на что надеялись недоброхоты и что было бы вполне в Иоанновом духе. Он мог разжалованного митрополита упечь и к перепуганным печерским старцам — приверженцам Курбского. Но все-таки содержал его поблизости от столицы, в Твери.