Читать интересную книгу Лабиринты безумия - Игорь Бунич

Сталин сказал свое знаменитое «пасмотрим» и отпустил Рычагова, глядя ему в спину до тех пор, пока за генералом не закрылась тяжелая, отделанная дубом дверь кабинета…

23 декабря в Центральном Доме Красной Армии открылось совещание высшего руководящего состава РККА. Всего собралось более 270 человек. Конечно, всем было ясно, что такое массовое собрание высшего армейского руководства страны не ускользнет от внимания иностранных разведок, а потому совещание с одной стороны было замаскировано под военно-теоретическую конференцию, а с другой – являлось как бы подведением итогов боевой подготовки за 1940 год и «выработке предложений по ее улучшению в 1941 году».

Советская военная наука всегда отличалась бодростью и оптимизмом. Еще в 1938 году, в разгар всеармейской резни, в Генштабе был разработан новый план развертывания Красной Армии, исходя из наихудшего для СССР варианта – войны на два фронта: на востоке – против Японии, на западе – против большой коалиции государств во главе с Германией, за которой шли Италия, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Согласно проведенному тогда, анализу, все противники СССР вместе взятые , могли выставить на обоих фронтах 13 077 орудий, 5775 самолетов и 7980 танков. Это было смешно, поскольку Советский Союз только за один 1938 года произвел 12 000 орудий, более 5000 самолетов, а производство танков за год уже составляло больше половины мирового танкового производства. План Генштаба тогда ставил войскам задачу: с момента открытия военных действий нанести решительное поражение противникам и на западе и на востоке.

Армия имела много слабых сторон, о которых Сталину поведал еще Тухачевский и подтвердил Шапошников, взявший на себя военный ликбез Вождя всех народов. Самые страшные пороки – пороки врожденные, а того пуще – наследственные. Нынешняя армия, как ее ни чистили и ни деформировали, родилась из Красной Армии гражданской войны. А одним из негативных последствий гражданской войны было то, что из-за нее были забыты уроки Первой мировой войны, а те, кто пытался эти уроки обобщить, были поставлены в такие условия, что их никто не слышал, даже если бы захотел.

Если Первая мировая война уже в свои первые полтора года ярко продемонстрировала тот факт, что роль кавалерии уже близка к нулю, то гражданская война, напротив, породила чудовищного монстра-вырожденца – небывалую по своим размерам стратегическую кавалерию . При отсутствии фиксированных фронтов и слабой технической базе противостоящих армий великие русские равнины стали самым благодатным театром для действия огромных масс конницы, чего не видела история со времен походов Чингиз-хана. А война с Польшей еще более утвердила мысль о необходимости крупных кавалерийских соединений в современной маневренной войне.

Каждый кавалерийский корпус, возглавляемый какой-нибудь легендарной личностью вроде Котовского, владел огромными земными наделами, крепостными под видом деревень, ответственных за снабжение корпуса продовольствием и фуражом, даже сахарными заводами. И каждый мечтал если не самостоятельно осуществить мировую революцию, то, во всяком случае, быть передовым соединением «всемирной армии труда».

В генеральном штабе кавалерии с упоением чертили на картах красные стрелы глубоких кавалерийских рейдов аж до Парижа и Калькутты, подсчитывались тысячи тонн овса для прокормления коней и всадников и даже шла теоретическая дискуссия, в итоге которой (как и всех дискуссий в СССР) следовали аресты со смертными приговорами за вредительство. Речь шла о необходимости кастрации строевых жеребцов, чтобы они в боевом строю не отвлекались на кобыл. Противники этой меры доказывали, что жеребцы, потеряв мужской стимул, растеряют и боевые качества, необходимые кавалерийскому строевому коню.

Практическим же обоснованием существования кавалерийского монстра всегда были польские уланы, поскольку о разных там венгерских или румынских гусарах никто всерьез не говорил даже в кавалерийском генштабе. Но и знаменитые своей доблестью и боевой подготовкой польские уланы в недавно закончившейся войне поляков с Гитлером и Сталиным показали свою полную несостоятельность, и это послужило для кавалерии погребальным звоном, а последующие действия немецких танковых соединений на западном фронте переполнило и терпение Сталина, в довольно резкой форме предложившего кавалеристам умерить свой пыл и амбиции. Кавалерийские части расформировывались одна за другой, хотя это было совсем нелегким делом. И хотя кавалерийские части были сокращены в период с 1937 по 1940 гг. почти в пять раз, кавалерии в Красной Армии еще оставалось больше, чем во всем остальном мире, включая верблюдную кавалерию арабского легиона.

В период всеармейской резни в 1937-38 гг. «неприкасаемые» кавалерийские вожди Ворошилов, Будённый, Тимошенко и так далее до Огородникова наделали немало славных дел, безжалостно бросая под нож всех, кто осмеливался усомниться в немеркнущей ценности кавалерии в современных вооруженных силах. Помимо тысяч уничтоженных офицеров, деятельность кавалерийского «лобби» привела к срыву программы насыщения армии автотранспортом, к расформированию механизированных корпусов.

Но страшнее самой кавалерии был кавалерийский дух армейского руководства. Из всей гражданской войны им запомнилось только лихое преследование кавалерийскими лавами откатывающихся частей генерала Деникина осенью 1919 года, когда они летели на юг, сметая разрозненные казачьи заслоны, а затем много лет жили в надежде, что снова удастся повести боевых коней «по дорогам знакомым за любимым наркомом».

Кавалерийская удаль оказывала сильное влияние и на все сценарии возможного начала войны. В высоких штабах никогда не было двух мнений: войну всегда должен был начинать Советский Союз внезапным, сокрушительным ударом, выбрав для этого удара наиболее благоприятный военный и политический момент.

Поэтому преамбула «если враг нападет» даже в условиях предвоенного СССР многими уже серьезно не воспринималась. Ведь не постеснялись же объявить, что маленькая Финляндия напала на Советский Союз. А когда никто не нападает, то можно объявить «освободительный» поход как в Монголии и в Польше. Можно откликнуться на призыв народа, как в Прибалтике и в Бессарабии. Можно действовать и другими, не менее эффективными способами.

Необходимо было срочно, если так можно выразиться, «декавалеризировать» армию. Даже не столько по форме, сколько по духу, поскольку Сталин понимал, что его внутреннее неприятие армией исходит именно из идеологии созданного и вскормленного Львом Троцким кавалерийского монстра. Тем более, что Шапошников ему как-то заметил, что все беды зимней войны с Финляндией произошли из-за того, что бывшие «буденовцы» построили план войны на лихом преследовании бегущей финской армии, используя для этой цели за неимением кавалерийской, пехотную лаву.

Но в условиях единоличной власти, «тоталитарного склероза», как отметят будущие историки, многое (если не все) зависело не от того, как видит будущую войну и собственную армию тот или иной «первый маршал» или начальник генштаба, а как все эти проблемы рисовались самому товарищу Сталину – человеку, безусловно, незаурядному, талантливому, а в некоторых областях даже великому, но, к сожалению, малограмотному и совершенно невоенному.

Образ будущей войны рисовался Сталину цепью восстаний во враждебном стане капитализма (не стихийных как мечтал Ленин, а тщательно подготовленных Коминтерном), походом Красной Армии на помощь восставшим там, где им не удалось справиться самостоятельно, войной с отдельными капиталистическими странами (главным образом для стимулирования восстаний там, где они еще не вспыхнули), завершившейся всемирной победой социализма, который, по твердому убеждению вождя, был уже построен в СССР.

После сближения с Гитлером, получив соответствующие указания, советские средства массовой информации, прервав на скаку нагнетание военного психоза, начали неожиданно на той же истерической ноте вопить о мире во всем мире, о поджигателях войны и о готовности Советского Союза сокрушить кого угодно «малой кровью на чужой территории» с одним непременным условием: если на него нападут. Хотя в Кремле все отлично понимали, что спровоцировать нападение на СССР ничего не стоит. Достаточно поднять телефонную трубку и приказать «кому следует» обстрелять какую-нибудь собственную заставу, как произошло в случае с Финляндией. Но на подавляющее большинство людей в стране и в армии, не посвященных в изысканные методы товарища Сталина и принимающих все за чистую монету, радио-газетные вопли о мире и «ненападении» действовали разлагающе. Ибо нет ничего более разлагающего, чем мечта о вечном мире , о чем предупреждал еще первый теоретик казарменного социализма – незабвенный Платон.