догадывались, что их товарищи во всех отсеках так же замерли на боевых постах, готовые в любое мгновение исполнить приказ командира лодки. Они продержатся и час, и два, стоя в залитом водой отсеке. Люди верят ему, пока верит он сам.
Так же неожиданно, как и появился, надводный корабль исчез: ушел своим курсом или командир оставил его за кормой. Полувалов на всякий случай выждал еще полчаса и дал отбой.
Ребята облегченно вздохнули. Втроем они двинулись в освещенную часть отсека.
— Не пора ли нам, старшина, пожевать чего-нибудь, — напомнил Протопопов, — а то у меня желудок к позвоночнику прилип. Как бы не отощать.
— В самый раз, — согласился Полувалов. — Организуй, Стофа, это дело.
— Момент… — Протопопов хлопнул в ладоши, потер удовлетворенно руками. Потом сорвал пломбу на бачке с неприкосновенным запасом, открутил барашки и отодрал прилипший лючок. Выставив на койку две бутылки рислинга, разложив консервы и несколько плиток шоколада, он хлебосольным жестом пригласил всех подойти поближе.
— Ну, будем… — сказал Виктор и, чокнувшись со всеми, опорожнил кружку.
— Знаешь, старшина, — взбодренно сказал Стефан, — чего нам с тобой не хватало — это вместе выпить, хотя бы воды из-под крана. Как говорил мой дед, «не для упойства, а согрева души ради — ее же и монаси приемлють…»
— Чудак ты, Стофка, — сказал старшина и протянул товарищу свою широкую пятерню.
Они засмеялись негромким и согласным смехом, каким, вероятно, никогда бы не смогли смеяться прежде.
Мишка накрыл их соединенные руки своей ладонью и сказал:
— Есть идея. Когда отсюда выберемся, командир непременно даст нам суток по десять отпуска. И знаете что? Поедем ко мне, в Ленинград.
Старшина со Стофкой переглянулись, но никто не сказал Михаилу, что теперь такое предложение странно, если не глупо…
— Как мы на мину смогли наскочить? — спросил Стефан. — Ведь столько лет прошло после войны…
— Командир сказал, что случайно. — Виктор поддел ножом из банки кусок мяса и отправил его в рот, нетерпеливо прожевав, продолжал: — На Балтике, я слышал, недавно выловили притопленную плавающую мину времен первой мировой. Представляете, сколько она в воде проторчала? Да и гитлеровские мины, надо полагать, остались еще. Вот и эту, — старшина кивнул в сторону пробоины, — сорвало с якоря штормом и понесло. Тряхнуло нас… Ну да ничего, выдержим. И свою глубинную вахту отстоим не хуже других.
Полувалов разговаривал с ребятами и все больше становился спокойным за них и за себя. Никогда еще ребята не ставили его личное мнение столь высоко, признавая в нем человека волевого, рассудительного и сильного, на которого можно положиться. И здесь не хватило бы одной лишь власти, не будь авторитета. Виктор был последним, кто разговаривал с командиром. Этот разговор так и остался незавершенным, до сих пор телефон молчал, а ребятам верилось, будто старшина знает нечто такое, о чем никому из них не положено знать. Виктор никого не пробовал разубеждать. Пока в выдержке старшины и заключалось их спасение, потому что в любой неопределенности всегда есть какая-то доля надежды.
Разговаривать никому больше не хотелось. В отсеке настала угрожающая обманчивая тишина, какая бывает перед грозой. Виктор вспомнил, как однажды в лесу, когда шумевшие кругом деревья вдруг замерли и стали как бы прислушиваться, ожидая громовых раскатов и сокрушающих молний, настала вот такая же тишина. И ребята, каждый по-своему, чувствовали гнетущую тяжесть этой тишины.
Чтобы ребятам не было так тоскливо, Полувалов нашел им работу: Канакова попросил привести в порядок измятые койки, Протопопова — проверить запас кислорода. Ребята озабоченно зашевелились. Михаил тут же принялся не спеша и старательно заправлять койки, подвертывая под пробковые матрасы повлажневшие суконные одеяла и взбивая отяжелевшие подушки. Стефан взял манометр с таким видом, словно его заставляли выполнить какую-то мучительную и бессмысленную работу.
— Что проверять, — пробубнил он, — осталось по одному баллончику на брата, в запасных давление — ноль. Все одно что у кота измерять давление в мочевом пузыре…
Старшина глянул на привинченный хронометр.
— Прошло пять часов, — размышлял он вслух. — Очевидно, командир имел в виду тринадцать…
— Несчастливая цифра, — сказал Протопопов.
— Как сказать… — Виктор поглядел на молчавший телефон долгим, словно гипнотизирующим взглядом. — Если мы не слишком уклонились от прежнего курса, то тринадцать часов для нас — орешки.
— Вода… — еле выговорил Стофка, показывая рукой на то место, где был раньше отмечен ее уровень.
— Ты что? — насторожившись, Виктор придвинулся к Протопопову.
— Поднялась… на несколько сантиметров.
Виктор почувствовал озноб, словно его окунули с головы до пят в ледяную прорубь.
— Подумаешь, — заставил он себя сказать вполне равнодушно, будто не видит никакой опасности. — Вот если бы уровень рислинга в бутылке повысился — это да-а.
Стофка уставился на него с таким изумленным видом, с каким глядят на серьезного человека, вдруг отмочившего идиотскую шутку.
— Закон физики, — охотно резюмировал Канаков.
Стефан стрельнул взглядом в сторону Мишки, — мол, ты еще лезешь…
— Так, ребята, — деловым тоном распорядился Полувалов, — ключ в руку — и проверить каждый сальник. Ясно?
Стефан успокоился. Ему стало даже неловко за себя. Отрегулировав разводной ключ, он принялся подтягивать гайки на фланцах и трубопроводах.
Михаил почувствовал, как тяжело стало дышать. Сердце будто обрывалось, кровь била в виски упругими толчками. Гаечный ключ все чаще срывался, и рука больно ударялась о мокрый металл. Ноги становились мягкими, коленки предательски подгибались.
«Так нельзя, держись… — приказывал он себе, работая ключом все настойчивей и слабее, — подожми последнюю гайку, тогда передохнешь». Укрепившись ногами на нижних койках, Михаил тянулся к подволоку, плохо соображая, что с ним происходит. Он протягивал ключ к обыкновенной шестигранной гайке, а вместо нее мерещилось яблоко… то самое, которое росло в бабушкином саду. Нестерпимо хотелось это яблоко сорвать, впиться зубами в мякоть, наслаждаясь ее сладковато-кислым ароматом и сочной свежестью.
Все это с ним происходило когда-то давно, так давно, что и думать про тот случай забыл, только вдруг оказалось нечто невероятное: сколько бы ни прошло лет, он все еще тянулся,