Беаслей повторил:
— Сходи посмотри.
Род не спорил. Он послушно пошел к задней двери, заглянул за южный угол дома, никого не увидел, обошел дом вдоль северной стороны, снова никого не увидел и вошел в дом через переднюю дверь. Беаслей не пошевелился, разве только налил немного больше горького пива из бутылки в свой стакан. Род поймал его взгляд. Без всяких слов Род сел. Если человек так сильно интересуется им (а Род думал именно так), и если человек умен (о чем Род знал точно), стоило выполнить его требования и послушать, что же он скажет. У Рода до сих пор было приятное ощущение, что его сосед любит его — ощущение слабо проступало на честных лицах ожидающих его Норстралийцев, когда Род вышел снова на свой задний двор из фургона Сада Смерти.
Беаслей заговорил так, как он говорил бы о необычной пище или редкой выпивке:
— Мальчик, для этого разговора есть несколько причин. Если кто-то подслушает его, он не сможет просто так выкинуть его из головы, понятно?
Род на мгновение задумался, потом искренне ответил:
— Я слишком молод, чтобы быть уверенным, но я никогда не слышал о ком-то подслушивающем произнесенные слова, когда он может «услишать» их мысленно. Кажется, или то, или другое. Вы же никогда не говорите, когда вы «гаварите»?
Беаслей кивнул.
— Это так. Я хочу рассказать тебе кое-что из того, что не рассказал, и, конечно, когда я стану рассказывать тебе, я постараюсь говорить потише, так чтобы никто не мог подслушать нас, понятно?
Род кивнул.
— Так в чем же дело, сэр? Что-то неправильно с моим титулом наследника?
Беаслей стал пить, не сводя взгляда с Рода, глядя на него поверх кружки.
— В этом тоже есть проблемы, парень, но хоть все здесь не так плохо, об этом я могу поговорить с тобой и с другими опекунами. Тут дело более личное. И похуже.
— Пожалуйста, сэр! В чем же дело? — закричал Род, почти раздраженный всей этой таинственностью.
— Очсек заинтересовался тобой.
— Что такое Очсек? — спросил Род. — Я никогда о таком не слышал.
— Ни что, а кто, — сумрачно сказал Беаслей. — Очсек как ты знаешь — парень в правительстве Содействия. Человек, который хранит книги для Зампредседателя. Это — Поч. Сек. (что означает Почетный Секретарь или что-то доисторическое). Так его называли, когда мы впервые ступили на эту планету. Но теперь все называют его Очсеком и пишут, как и говорят. Он знает, что не может дать обратный ход приговору, вынесенному в Саду Смерти.
— Никто не может! — закричал Род. — Такого никогда не было. Каждый это знает.
— Они могут знать это, но есть гражданский суд.
— Как они могут судить меня гражданским судом, если мне даже обвинение не предъявлено? Вы сами знаете…
— Никогда, парень. Никогда не говори, что Беаслей что-то знает, или чего-то не знает. Говори только, что ты думаешь, — даже в частной беседе, только между ними двумя, — Беаслей не хотел нарушать фундаментальную тайну слушанья в Саду Смерти.
— Это только так говорится, Господин и Собственник Беаслей, — разгоряченно заговорил Род, — что гражданский суд есть нечто, что применяется к собственнику, если соседи долгое время жалуются на него. Но ведь у них не было ни времени, ни повода жаловаться на меня?
Беаслей задержал руку на чашке. Произносить слова было для него настоящей мукой. Капли пота проступили у него на лбу.
— Предположим, парень, что я знаю, — печально сказал он, — через собственные каналы о том, как проходило судилище в том фургоне… там! Я скажу, что как-то узнал об этом… и я точно знаю, что Очсек ненавидит иностранного джентльмена, который мог быть в трейлере в роли…
— Повелителя Красная Дама? — прошептал Род, в конце концов потрясенный фактом, что у Беаслея хватило сил говорить, о чем обычно даже не упоминали.
— Конечно, — кивнул Беаслей. Его гордое лицо едва не расплылось от слез. — Я уверен, что Очсек знает о тебе и чувствует, что закон нарушен, все нарушено, что ты — уродец, который может причинить вред всей Норстралии. И что же мне делать?
— Я не знаю, — сказал Род. — Возможно, все мне рассказать?
— Никогда, — сказал Беаслей. — Я — гордый человек. Дай мне еще выпивки.
Род пошел к серванту, принес еще бутылку горького пива, удивляясь, где и когда он может найти Очсека. Он никогда не имел никаких дел с правительством; его семья — в первую очередь его дед, всю жизнь, а потом его тети и кузины — брали на себя заботы обо всех официальных бумагах, разрешениях и прочих вещах.
Беаслей сделал большой глоток пива.
— Это хорошее пиво. Говорить — тяжелая работа, даже если это — хороший способ сохранить секрет, если ты совершенно уверен, что никто не сможет заглянуть в наши головы.
— Я его не знаю, — сказал Род.
— Кого? — спросил Беаслей, мгновенно прервав ход своих мыслей.
— Очсека. Я не знаю никакого Очсека. Я никогда не был в Новой Канберрии. Я никогда не видел официальных представителей, нет, даже никаких инопланетян, я никогда не встречал джентльмена, о котором мы говорили. Как может Очсек знать меня, если я не знаю его?
— Ну, ты даешь, парень. Он не был тогда Очсеком.
— Во имя овец, скажите мне, кто он! — спросил Род.
— Никогда не произноси имя Повелителя, если говоришь о Повелителе, — мрачно сказал Беаслей.
— Сожалею, сэр. Я — извиняюсь. Кто это?
— Хоугхтон Сум сто сорок девятый, — сказал Беаслей.
— У нас нет соседа с таким именем, сэр.
— Да, — грубо сказал Беаслей, так словно приближался к концу дороги неразрешимых тайн.
Род смотрел на него, по-прежнему недоумевая.
Далеко-далеко по дороге за Холмами Подушки, заблеяла гигантская овца. Возможно, это означало, что Хоппер передвинул на новое место ее платформу, так чтобы она смогла дотянуться до свежей зелени.
Беаслей наклонился к Роду. Он зашептал, и смешно было видеть нормального человека запутавшегося в собственных нашептываниях, из-за того, что он не говорил своим голосом полгода. Его слова звучали тихо, неразборчиво, так словно он начал рассказывать Роду крайне непристойную историю, или задавал ему какой-то личный и очень неподходящий вопрос.
— Твоя жизнь, парень, в опасности, — прошептал он. — Я знаю, что у тебя есть одна странность. Мне очень не хочется спрашивать тебя, но я должен. Сколько ты помнишь о своей жизни?
— А, это? — сказал Род. — Я не думал, что кто-то спросит об этом, даже если это неправильно. Я прожил четыре детства, с нуля до шестнадцати лет. Моя семья надеялась, что я научусь «гаварить» и «слишать», как все остальные, но я оставался самим собой. Конечно, я не был настоящим малышом на третий раз, когда они стерли мою память. Я стал всего лишь безликим идиотом в биологическом возрасте сорока восьми лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});