к Эренбургу с открытым письмом в мае 1965 года.
Себя, очевидно, Семен Николаевич Ростовский причислял к противникам вождя и вполне безгрешным борцам с тоталитаризмом, несмотря на тесное сотрудничество с Лубянкой Дзержинского, Менжинского, Ягоды, Ежова и Берии. Точку судьба поставила в абакумовский период, но посадили Семена Николаевича — в игнатьевский, освободив нескоро после смерти Сталина. Эрнст Генри сотрудничал с Кимом Филби и Дональдом Маклином. Словом, не пешка, послужной список довольно яркий.
Этот тамбовский уроженец производил странноватое, а иногда и — если всмотреться — зловещее впечатление. Взгляд мертвый, остановившийся, изучающий.
Я встречал его, работая в начале 70-х в „Литературной газете“, где он, еле терпимый в элитарных политологических кругах, изредка печатался, отвергнутый циничной брежневской властью, которая уже не могла или не хотела использовать его по принадлежности. Считалось, что Эрнст Генри изменил идеалам утверждавшегося тогда развитого социализма. Он много и без разбора писал об Америке, терроризме, неофашистах и прочих событиях и людях эпохи „холодной войны“. Он действительно открыто нападал на сталинизм, но не изменил коммунизму, как он его понимал».
Возникал вопрос: есть ли возможность работать достойно, сохраняя профессиональную честь, и при этом не вылететь со службы? В советские времена находились журналисты и целые редакции, которые демонстрировали высокий профессиональный класс. Стране необходима была газетная журналистика, которая всесторонне анализирует жизнь общества, служит своего рода нелицеприятным зеркалом, требует реакции — интеллектуальной и эмоциональной, не позволяет оставаться равнодушным, заставляет думать! И тем самым помогает развиваться.
Роль и значение той «Литературной газеты» в жизни нашей страны трудно переоценить. Газета отваживалась проводить собственную линию и распространяла в читателях дух вольнодумства. Ни в одной редакции не было в советские времена такой живой атмосферы; здесь говорили и думали о том, что еще можно сделать, чтобы пробить стену цензуры и рассказать о происходящем в обществе и двинуть страну вперед.
«Славные, известные всей стране имена украшали страницы газеты, — вспоминала пришедшая в „Литгазету“ из „Комсомолки“ Капитолина Васильевна Кожевникова. — Напечататься рядом с Богатом, Ваксбергом, Рубиновым, Левиковым, Чайковской было действительно трудно, но и почетно же!.. Материалы читали взахлеб, как откровение. А читатель у „Литгазеты“ был взрослый, умный, да и сами писатели ходили у „ЛГ“ в читателях».
Эрнст Генри с удовольствием приходил в редакцию, где по коридорам расхаживали желавшие печататься в ставшей невероятно популярной газете знаменитости того времени: Булат Окуджава, Юрий Трифонов, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Римма Казакова, Ираклий Андроников, Михаил Луконин, Сергей Наровчатов, Чингиз Айтматов… Цвет советской литературы.
Почему каждую среду по всей стране люди спешили к почтовым ящикам или выстраивались в очередь к газетным киоскам? Хотелось прочитать что-то интересное и написанное хорошим русским языком. «Литгазета» была глотком свежего воздуха. Поражала искренность интонации ее авторов. Читатель чувствовал: эти люди на его стороне. Они не станут его поучать и наставлять, призывать к тому, во что не верят сами. И главное — это было очень талантливо. Читатели не знали, какой сюрприз преподнесет очередной номер, этим «Литературная газета» отличалась от остальной советской прессы. Таких материалов не было и не могло быть в других изданиях. Никто не решался браться за такие темы.
Видный экономист написал о том, что многие предприятия нерентабельны и надо или их решительно реконструировать, или закрывать, признав банкротами. Отдел планово-финансовых органов ЦК обвинил газету в том, что она предлагает возродить безработицу и выступает против рабочего класса. А ведь треть предприятий была планово-убыточными (!), еще треть — бесприбыльными. Советские руководители гордились плановым характером экономики. Но планы не отражали реальности. Цифры начальством принимались только высокие, пусть даже дутые. Попытки опуститься на грешную землю и вернуться к реальности сурово наказывались. Как печально говорил один из основателей Госплана академик Станислав Густавович Струмилин, лучше стоять за высокие планы, чем сидеть за реальные.
Владимир Травинский опубликовал в «Литгазете» подкрепленную статистикой большую статью о приусадебных участках. Доказывал он тоже очевидное: приусадебные участки дают стране весомую долю сельхозпродуктов — картофеля, молока, яиц, мяса. И это притом что крестьянам не предоставляют ни кредитов, ни семян, ни удобрений, а только мешают, участки пытаются урезать или отводят неудобья. Отдел пропаганды ЦК информировал руководство газеты: статьей недоволен главный партийный идеолог член Политбюро Суслов, он считает приусадебные участки пережитком частнособственнических настроений. За недовольством Суслова обычно следовали оргвыводы. Но редакция не испугалась. Отобрали сто наиболее ярких и убедительных читательских писем, перепечатали их, сброшюровали и нашли возможность показать Брежневу. «Каково же было наше торжество, — вспоминал Виталий Сырокомский, — когда в новой, „брежневской“ Конституции СССР было закреплено право граждан на приусадебное хозяйство».
Анатолий Захарович Рубинов привез из командировки в Польшу материал о «телефоне доверия», по которому звонили люди, доведенные до отчаяния, и слышали успокаивающие, добрые слова. «Литгазета» предложила ввести «телефон доверия» и у нас. Цензура остановила материал и обратилась за указаниями в ЦК. Там ответили, что все это выдумки католической церкви, а у нас нет нужды в таком телефоне. Два года билась редакция, доказывая свою правоту. Доказали! Появился «Телефон доверия». Сейчас это кажется нормальным и естественным…
«Когда я начал большое эмпирическое исследование юношеской дружбы, — вспоминал профессор-социолог Игорь Семенович Кон, — и негде было достать на него ничтожные по тем временам деньги (и ЦК ВЛКСМ, и Министерство просвещения, которые, по идее, были заинтересованы в этой работе, мне отказали), выручил Сырокомский — за право газеты первой опубликовать результаты исследования.
Вместо всеподавляющей „коммунистической идейности“ философы, социологи, писатели и журналисты писали о человеческих проблемах — любви, семье, дружбе, смысле жизни и тому подобном. „Человеческий фактор“ не только завоевал право на существование, но и стал постепенно теснить политический, расчищая почву для новых раздумий и безответных вопросов…»
Появился знаменитый и неповторимый «Клуб 12 стульев», у истоков которого стояли Виктор Веселовский и Илья Суслов, яркие и остроумные молодые люди. Илья Суслов вспоминал:
«Витя Веселовский позвонил мне:
— Идем со мной работать в новую „Литературку“. Они хотят устроить отдел сатиры и юмора. Я буду зав, а ты зам. Это потому, что я сознательный и партийный, а ты… Сам знаешь, кто ты.
Я ему сказал:
— Витя! Я еврей, но беспартийный. Кто ж меня возьмет?
— Берут! — убежденно сказал Витя. — Говорят, что газета должна быть настоящей. И профессиональной. Все дела ведет Виталий Сырокомский,