Читать интересную книгу Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра - Кирилл Резников

Миф об украинских костях в земле Петербурга. Несмотря на усилия Петра и комендантов Петербурга, им не удалось избежать больших потерь работных людей от болезней и смерти. Сказывался и низкий уровень медицины начала XVIII в. Вместе с тем эти потери па порядок меньше астрономических величин, перекочевавших из записок заезжих иностранцев в труды историков, писателей и общественное сознание. Мифом являются и бесчисленные украинские кости в земле Петербурга, о чём горюют Шевченко и Костомаров (миф подхватили украинские националисты, и он бытует на Украине по сей день). Украинцы Петербург не строили. Их вклад ограничился посылкой 199 мастеров в числе 4720 мастеровых людей, которых по царскому указу от 18 августа 1710 г. «велено выслать в Петербург на вечное житье»[240]. Казацкие кости действительно лежат в земле Северо-Запада, но не в Петербурге, а в Приладожье. В 1721 г. Пётр направил в помощь крестьянам на сооружение Ладожского канала солдат и украинских казаков (10—15 тыс.)[241]. Смертность была ужасная. По оценке украинских авторов, около 30% казаков погибли[242]. От 3 до 5 тыс. украинцев, но не сотни тысяч, остались в ладожской земле.

Петербург построен на сваях, а не на костях. Археологические раскопки не подтверждают легенды, что земля Петербурга полна костями его строителей. В 1950-е гг. археолог А.Д. Грач обнаружил множество костей в огромных выгребных ямах начала XVIII в. Оказалось, что это кости животных[243]. Позднее захоронения раннего Петербурга нашли в разных местах, но среди них не было крупных. Иногда результаты раскопок противоречат ранним сообщениям. В 1726 г. Обри де ла Мотрэ отмечал, что при строительстве дома английского купца Г. Эванса на углу Невского проспекта и Фонтанки «было найдено множество черепов тех несчастных людей, что погибли при рытье этого протока». Недавно П.Е. Сорокин при проведении раскопок в том же месте, возле дворца Шереметевых (наб. р. Фонтанки, д. 34), обнаружил кладбище XV—XVI вв. Скорее всего останки этих людей описаны в записках де ла Мотрэ. Сказанное не значит, что не будут найдены кладбища петровского времени: все-таки при строительстве города умерли тысячи. Но не 50 тыс., не 100 тыс. и тем более не сотни тысяч. Всё-таки Петербург был построен на дубовых сваях, а не на костях.

4.11. ЕДИНСТВО ДОПЕТРОВСКОЙ И ПЕТРОВСКОЙ РОССИИ

 Преемственность деятельности Петра I. Если подытожить результаты государственной деятельности Романовых от царя Михаила до Петра I, то становится очевидной преемственность их внутренней и внешней политики. Внутри страны это было укрепление самодержавия, падение роли местного самоуправления и выборных представительств, формирование и укрупнение сословий, полное и безоговорочное прикрепление большинства крестьян к помещикам, централизация и бюрократизация аппарата управления, создание с помощью европейских специалистов современной промышленности, армии и флота. Немногое было начато при Михаиле Романове, но уже при Алексее Михайловиче программа преобразований была приведена в действие. Его сын, Пётр, её полностью завершил. Единство целей видно и во внешней политике, где Алексей Михайлович и Пётр Алексеевич вернули земли, захваченные Речью Посполитой и Швецией в Смутное время, и выбили эти государства из разряда держав первого ранга. Им удалось частично или полностью выполнить задачи, поставленные ещё Иваном IV, возвратить часть западнорусских земель и обеспечить выход к морю в Ливонии. Продолжилось и движение на восток, начатое при Иване Грозном, но освоение Сибири относится к разряду внутренней, а не внешней политики России.

Пётр отличался от предшественников не программой действий, а методами её исполнения. Об этом хорошо написал Ключевский: «Самая программа Петра была вся начертана людьми XVII в. Но необходимо отличать задачи, доставшиеся Петру, от усвоения и исполнения их преобразователем. Эти задачи были потребности государства и народа, сознанные людьми XVII в., а реформы Петра направлялись условиями его времени... Программа заключалась не в заветах, не в преданиях, а в государственных нуждах, неотложных и всем очевидных». Ключевский был одним из немногих историков, указавших на преемственность деятельности Петра по отношению к устройству и общественному порядку Московского государства: «Не трогая в нём старых основ и не внося новых, он либо довершал начавшийся в нём процесс, либо переиначивал сложившееся в нем сочетание составных частей... с целью вызвать усиленную работу общественных сил и правительственных учреждений в пользу государства».

По мнению Л.Н. Гумилёва, «петровская легенда» о царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры, была придумана немкой Екатериной И. «На самом же деле всё обстояло не совсем так, а вернее, совсем не так. Несмотря на все декоративные новшества, которые ввёл Петр, вернувшись из Голландии: бритьё, курение табака, ношение немецкого платья, — никто из современников не воспринимал его как нарушителя традиций». Традиции на Руси, пишет Гумилёв, нарушали всё время — и Иван III, и Иван Грозный, и Алексей Михайлович с Никоном. Контакты с Западной Европой у России не прерывались, начиная по крайней мере с Ивана III. Привлечение на службу иностранцев вообще принималось как нечто вполне привычное. «Но как в XV — XVII вв., так и при Петре все ключевые должности в государстве занимали русские люди». Пётр хорошо платил иностранцам, но не давал им власти. «Все петровские реформы были, по существу, логическим продолжением реформаторский деятельности его предшественников: Алексея Михайловича и Ордин-Нащокина, Софьи и Василия Голицына».

Рассмотренные в настоящей главе факты — «ненамеренные свидетельства» об управлении, социальной организации и экономическом положении населения в России XVII — первой четверти XVIII в., — однозначно показывают непрерывность развития допетровской и петровской России как государства. К такому же выводу в свое время пришли Ключевский и Гумилёв. Тогда непонятно, откуда взялся такой накал страстей и почему два столетия продолжается столкновение мифологий о Петре и допетровской Руси? Отмахнуться от ответа не получится, поскольку вопрос остаётся злободневен и сегодня. Ключевский, пожалуй, больше других размышлявший о личности и значении Петра, считал, что всё дело в способе, каким Петр проводил реформы. Он писал:

«Реформа, совершённая Петром Великим... ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе... Но всё это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью... бороться с предрассудками и страхами... Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества... она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приёмам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот».

Мифы о «застойном» XVII в. Объяснение, предложенное Ключевским, вызывает сомнения. Ведь манеры реформ Петра — бритье бород, ассамблеи, кубок Большого орла, наконец, петровская дубинка, — могут служить темой исторических анекдотов, но не предметом дискуссий. Если под способом реформ понимать жёсткость и жестокость царя — посылку десятков тысяч мужиков на рытье каналов и строительство Петербурга, беспощадную расправу с противниками реформ, вплоть до собственного сына, истощение сил страны, — то здесь нет ни новизны, ни предмета спора. Московские государи, как и европейские монархи, мало ценили чужую жизнь. Не говоря всуе о Грозном, вспомним Годунова. Избегавший казней Годунов тихо расправлялся с соперниками (они умирали в ссылках от нездоровья) и сгонял тысячи мужиков на строительство крепостей, где они (а как же иначе?) оставляли свои кости. «Тишайший» отец Петра зажег пожар на всю Россию, вызвав Раскол, а затем распорядился заморить голодом верующую по старому обряду боярыню Морозову и её сестру. Очевидно, не жестокость реформ является предметом спора в деяниях Петра I.

Между тем коренные различия петровской и допетровской России скорее всего лежат не в материальной плоскости. В этом направлении размышляли Карамзин, славянофилы, Достоевский, Розанов. Особенно четко изложил свою позицию Розанов. В статье «Эстетическое понимание истории» (1892) он задает вопрос, свершился бы перелом в нашей истории, если бы русские победили шведов при Алексее Михайловиче[244] и теперь мы имели бы флот, Немецкая слобода разрослась «и русские научились, наконец, сами стрелять из пушек?»[245]. И отвечает, что ничего бы не изменилось и все текло бы «в том же направлении, так же тихо и не менее однообразно». «Итак, — спрашивает автор, — если несомненно не в успехах Петра заключалась тайна его исторического значения, то в чем же она лежала?» И вновь отвечает: «В способе, каким совершились все эти дела, в той новой складке духа, откуда вырос каждый его нетерпеливый замысел, и в той несвязанности его мысли чем-либо, что прямо не относилось к делу, несвязанности, которую у него впервые мы наблюдаем в нашей истории». Заключая размышления о Петре, Розанов пишет: