Читать интересную книгу Полет на спине дракона - Олег Широкий

Бату между тем вторгся в Червонную Русь, потом — в «Угры и Ляхи». Тумены грызли европейские замки и зачем-то рвались к морю венецийцев.

А мимо Олега проносились сочные травы весенних степей, белые сны пустынь, причудливые незнакомые леса.

В дороге только и разговоров — про волшебный город Каракорум с его фонтанами и лаковыми дворцами, про юрты на колёсах, что вздымают свои жерди-уни выше Божьих церквей. Ставка Великого Хана «размажет вас, урусутов, как муравья по бесконечному дастархану своего величия». Так его шутливо пугала стража. Он ждал с трепетом: как наложница своего господина. Что бы ни было — но скорей бы, скорей.

Однако случилось негаданное: татарский змей сбросил старую кожу... вместе с одной из центральных огне дышащих голов. И очковая кобра беспомощна в такие времена, а уж держава...

Сгоняя улыбки с самоуверенных лиц рабов и нойонов, летела чёрная весть: умер Великий Хан Угэдэй! Умер... Солнце закатилось! Горе нам. Как внезапный смерч кружился сухой степной ужас. Трепетали красавицы, предвкушая удавку тризны на лебединой шее, дрожали «дальние стрелы»-гонцы — кому-то из них разносить «чёрную весть» по куреням и аилам... и многим отправляться вослед почившему в «Шатры Великой Этуген».

Так и не довелось доехать Олегу до таинственного города, более того — в общей неразберихе удалось бежать. Ему повезло: незыблемая охрана (почти сплошь состоявшая из несториан) перессорилась чуть ли не до резни. Одни стеной стояли за Гуюка, растерявшегося от гибели отца. Другие разузнали через сплетников (из «гонцов скорби») о том, что вдова Тулуя, обаятельная ханша Суркактени, собирает вокруг себя сторонников, а Гуюка чуть ли не анафеме предаёт.

Тут было о чём подумать, было о чём саблями позвенеть, до пленников ли?

Олег и Гневаш. 1241 год

Бежали они вдвоём с хватким парнем по имени Гневаш — тот и лошадей в суматохе раздобыл. Гневаш был ещё на Руси приставлен к нему как челядинец и доносчик...

Они спешили в родные края, держась перелесков и колков, где гремели, убегая, редкие стада зубров, уцелевшие от татарских загонов. Раньше, в полоне, Гневаш всё молчал, послушивал да посматривал, теперь — разговорился.

По его рассказам выходило, что из жалкого полоняника, которого гнали монголы в хашаре под стены Рязани, дослужился он до Эльджидаева соглядатая.

Родом Гневаш был из глухого мерянского огнища. Под Пронском угодил в полон и там не растерялся. Долго ли — коротко, но вырос до десятника в той сотне из русских охотников (сплошь бывших пленных), куда попасть не так-то просто. Из знаменитой сотни этой — простор выслуживаться наверх, к монгольским чинам.

   — Как же ты такой ловкий?

Гневаш вспомнил страшные подробности ставшего уже далёким взятия Рязани. Расскажешь ли про такое? Нет, слово «ловкий» под такое не годилось.

Гневаш. Взятие Рязани. 1237 год

Хашар бывает разный. Ищущий в нём тёпленькое местечко может не стараться. Но ведь и у ада бывают разные круги. Можно попасть на обслуживание пороков и баллист. Неприятно, но терпимо. Можно — в ту невооружённую группу, которая забрасывает ров вязанками хвороста и собственными телами. Вот и лазейка: можно упасть заранее и под шумок сбежать... Правда, защитники могут всё это месиво поджечь.

Гневашу доля не улыбнулась. Когда стали раздавать плохо заточенные колья — жалкое подобие копий, — их десяток уже не сомневался, что предстоит самое страшное.

Посылать на штурм совсем безоружными — дело бесполезное: осаждённые будут резать и рубить передовые отряды, как серп траву. Но и вооружать раньше времени опасно. Отчаявшиеся люди нет-нет да и сподобятся повернуть колья совсем в другую сторону. Такие попытки всегда случаются. Поэтому вооружают в самый последний момент перед штурмом.

Как от бунта спасаться? У монголов здесь опыт большой, ещё с джурдженьской войны. Хашар разбит на десятки, которые идут не сплочённой толпой. Так и отстреливать людей труднее. Если бежишь в сторону стреляющих стен, строй — это только помеха. А главное, паника (или заговор) отдельного десятка — это не всеобщая паника. Да и лучники отрядов заграждения не дремлют. У них самая весёлая и безопасная доля. Кроме того, с каждым десятком идёт ранее провинившийся во оружейный воин из своих. Его задача — предотвращать слепой бунт обречённых. За поведение вверенного десятка он отвечает головой... если, конечно, таковая в бою уцелеет. Впрочем, следить за хашаром — это и так при говор, только отсроченный.

Пленные из десятка не верили в своё несчастье до последнего мига: маленький монгол, напоминавший в своём пластинчатом доспехе назойливого жука, проявлял завидное терпение... Похоже, поганые не спешили...

Он нерешительно хватал за рукав кожуха их громадного седовласого старшого. Тот всячески старался «не понять». Он вёл себя так, будто была возможность уговорить этого «нехристя» дать им другую судьбу.

   — Ваше... ваше... Брать, — бормотал татарин.

   — А? — бестолково улыбался муромский великан. — Чево хочешь, а?

   — Брать, — уже нетерпеливо тыкал тот его в кучу кольев, как щенка носом в лужу, — ваше... ваше.

Похоже, он не очень понимал смысл этих урусутских слов, просто ему сказали, что нужно повторять именно их...

   — Брось, Ваула, не поможет. Разбередишь только, ироды, прямо тут нас и посекут, — не выдержал Гневаш, но тут же понял, что огромный, такой суровый с виду мужик просто оцепенел от страха. Стрельнув краем глаза на лучников-«заградителей», Гневаш увидел, как ближайший лениво потянул тетиву.

   — А ну, мужики, — взревел он, — раз-два, взяли палки. На том свете не мёд лесной, да и тут не лучше. Терять-то чего?

Десяток стронулся и разобрал колья. Седой богатырь-«старшой» продолжал тупо стоять.

   — Ваула, Ваула, все, все пошли...

Гневаш взял его за огромную оцепеневшую пятерню, потянул, как тянут ребёнка спать (вечным сном?)... Тот нехотя стронулся...

Монгол вздохнул, Гневашу подумалось — облегчённо. От этого какого-то трогательного вздоха назойливого татарского слепня дохнуло чем-то очень человеческим. Как будто испугавшись своего порыва, монгол упрямо сжал губы, коротко ткнул в грудь Гневаша рукавицей:

   — Ты... багатур, багатур... балшой.

«Я большой богатырь! Ого», — польщённо ухмыльнулся Гневаш. Но недоверчивый ум бывшего холопа тут же опустил его взлетевшую раньше времени душу на землю. До него дошло: его просто назначают старшим вместо этого расквасившегося велетня[116].

Гневаш кивнул, мол, понял... Запоздало подумал, что теперь все погибнут, потому что заранее не обговорили свои совместные действия — каждый за себя дрожал. Но, похоже, поздно. Стал судорожно думать — не за себя, за всех. Как в таких случаях обычно бывает, страх сменился ухватистой озабоченностью.

У них ещё было время, пока добегут на расстояние полёта стрелы из лука. Самострелов в Рязани мало: этого особо бояться не стоило. К тому же все хорошие стрелки полегли под Пронском.

Татары сбили пленных в десятки в последний миг, не дали посидеть вместе, обдумать, как действовать сообща. Страшились бунта.

Многие положили свои уже задубевшие тела на пути к стенам, чтобы новым легко перебегалось от одного бугорка к другому. Летом такое страшнее. Раненые ревут, ругаются и молятся, не желая осознать себя простым укрытием. Самое худшее, когда они умоляют о помощи. Чем тут поможешь? Теперь иное — мороз враз утихомирит любого, ослабевшего от потери крови.

Трупы лежали не вразброд, но холмами... Гневаш, замерев за одним таким навалом, ещё успел подумать о том, почему это происходит именно так, «Первые-то за телами хоронились, тут неё и гибли... Оттого и куча». Осадная лестница, с которой только что, вылив сверху котёл со смолой, содрали её «живую» кожу, казалась лишённым плоти скелетом и ужасала именно этой своей дикой обнажённостью. Под ней ещё шевелилось чёрное месиво из облитых. Их общий вопль долго отдавался мерзким эхом в ушах Гневаша. Один из несчастных, вспрыгивая в агонии, колотил кулаками по стене. В последний раз просмолённая рука не отлепилась... и он так и повис, будто пытаясь сдвинуть стену вперёд.

Они залегли удачно — это полдела. Главное в другом: нужно, наконец, хоть как-то сговориться. Ваула дёрнулся вдруг и заорал....

   — Ты чего... ранили? — шепнул Гневаш куда-то в стылую землю.

   — Нет, я не про то... Голову-то подними, подними... — Его голос дрожал.

Гневаш повернулся и едва не отпрянул от окоченевшего лица. Из остатков кожи на подбородке торчал в жуткой надменности остаток бороды...