Но Семьи лишились главного — возможности ориентироваться по звездам. Если верить глазам и показаниям корабельных приборов, то они потеряли связь с остальной Вселенной.
Впрочем, какой Вселенной?
Никакой Вселенной не было. Она исчезла.
Двигались они или нет? Что значит «двигаться» там, где нет ориентиров?
И все-таки эффект псевдогравитации, вызванный вращением корабля, существовал. «Вращением относительно чего? — думал Либби. — А что если пространство обладает собственным строением, своеобразной чистой, абсолютной, безотносительной плотью — чем-то вроде давным-давно разоблаченного и забытого «эфира», который не сумели обнаружить в ходе классических опытов Майкельсона-Морли и на этом основании отвергли даже саму возможность его существования, а следовательно, и существования скоростей выше скорости света? Но действительно ли корабль превысил скорость света? Не стал ли он подобием гроба с призраками на борту в качестве пассажиров, несущимся неизвестно куда и неизвестно когда?»
Либби вдруг почувствовал слабый зуд под лопаткой, он почесался, его левая нога затекла, он почувствовал, что проголодался, — если это и была смерть, решил Либби, то она ничем не отличается от жизни.
Внутренне успокоившись, он вышел из рубки и направился в столовую, на ходу обдумывая проблему создания новой математической доктрины, позволявшей объяснить те диковинные явления, с которыми ему пришлось столкнуться. Загадочность того, как гипотетические боги Джокайры телепортировали Семьи с планеты на корабль, не давала покоя его воображению. Вряд ли стоило надеяться когда-нибудь получить данные, точные данные; самое большее, что мог тут сделать любой честный исследователь, одержимый приверженностью к истине, — это констатировать факт и отметить, что пока он не объясним. Факт имел место: ведь он сам совсем недавно находился на поверхности планеты в тот момент, и до сих пор помощники Шульца выбиваются из сил, пытаясь с помощью стимуляторов привести в норму тех, кто, пережив этот ужасный подъем, испытал слишком глубокое потрясение.
У Либби не было рациональных объяснений происшедшего, поскольку данных для анализа у него не было, но он постарался выбросить бесплодные домыслы из головы Сейчас ему больше хотелось заняться воспроизведением картины мироздания во всем объеме ее сложности и основными проблемами физики полей.
Если не считать пристрастия к математике, во всем остальном Либби был обычным человеком. И шумную атмосферу «клуба», столовой N 9, он предпочитал по иным, нежели Лазарус, причинам. Его успокаивала компания людей моложе его возрастом. Лазарус был единственным старшим, с которым он чувствовал себя легко.
В «клубе» он узнал, что время трапезы откладывается из-за суматохи, вызванной внезапным отлетом. Но Лазарус и множество знакомых находились в столовой, и Либби решил посидеть с ними. Нэнси Везерэл подвинулась и высвободила для него местечко.
— Вот кого я как раз хотела видеть, — сказала она. — От Лазаруса, судя по всему, толку не добьешься. Так куда же мы все-таки летим? И когда прибудем на место?
Либби попытался разъяснить ситуацию. Нэнси сморщила носик.
— Хорошенькое дельце, нечего сказать! Что ж, видимо, бедняжке Нэнси снова придется надевать хомут.
— Что вы имеете в виду?
— А вам когда-нибудь приходилось ухаживать за спящими? Нет, конечно, нет. Это очень надоедает. Без конца переворачивай их, сгибай им руки, разгибай ноги, поворачивай им головы, закрывай резервуар — прямо конвейер. Я так устала от человеческих тел, что уже готова принять обет безбрачия.
— Не стоит принимать скоропалительных решений, — посоветовал Лазарус.
— А тебе-то какое дело, старый обманщик?
Элеонор Джонсон прервала шутливую перебранку.
— А я рада, что мы снова на корабле. Эти подобострастные скользкие джокайрийцы… ух!
Нэнси пожала плечами.
— Это предрассудки, Элеонор. Джоки вообще-то ничего, хотя и по-своему. Конечно, они не совсем такие, как мы, но ведь и собаки на нас не похожи. Не будешь же ты из-за этого плохо относиться к собакам, верно?
— Вот что они такое, — печально протянул Лазарус. — Собаки…
— Что?
— Я не хочу сказать, что они собаки в прямом смысле — они даже внешне ничем не напоминают собак. Кроме того, джокайрийцы развиты ничуть не менее нас, а кое в чем превосходят. Но они все равно собаки. Эти, которых они называют богами, просто их хозяева, их владельцы. А нас они приручить не смогли, поэтому и вышвырнули за порог.
Либби подумал о необъяснимом телекинезе, к которому джокайрийцы — или их хозяева — прибегли.
— Интересно, — задумчиво сказал он, — как бы это выглядело, если бы они смогли одомашнить нас? Они научили бы нас множеству удивительных вещей…
— Забудь об этом, — резко сказал Лазарус. — Человеку не пристало быть чьей-либо собственностью.
— А что же пристало человеку?
— Человек должен оставаться самим собой… и всегда быть на высоте. — Лазарус поднялся. — Мне пора.
Либби тоже собрался уходить, но Нэнси остановила его.
— Подожди. Я хочу задать тебе несколько вопросов. А какой сейчас год, если считать по земному летоисчислению?
Либби хотел было ответить, но запнулся и задумался. Наконец он выдавил:
— Я не знаю, что ответить. С таким же успехом вы могли спросить меня, как высоко расположен верх.
— Возможно, я неверно сформулировала вопрос, — согласилась Нэнси. — Я не слишком хорошо разбираюсь в физике, но помню, что время — понятие относительное и что одновременность — термин, имеющий смысл только по отношению к точкам, расположенным достаточно близко друг от друга. Но все равно я хотела бы кое-что узнать. Мы летели гораздо быстрее и улетели гораздо дальше, чем когда бы то ни было, верно? Так вот, замедлили ли свой ход наши часы или что-нибудь в этом роде?
У Либби был тот озадаченный вид, который появляется у всех физиков и математиков, когда обычные люди пытаются говорить с ними о тонкостях их профессии.
— Вы имеете в виду парадокс, известный как сокращение Лоренца-Фицджеральда. Извините меня, но говорить об этом словами — значит говорить чепуху.
— Почему? — настаивала она.
— Потому что… ну, потому что словами этого не объяснишь. Формулы, используемые для описания явления, в данном случае условно названного парадоксом, заведомо учитывают, что наблюдатель сам становится частью явления.
Обычно здравый смысл исходит из того, что мы в состоянии оставаться в стороне от происходящего и наблюдать за ним. Математика же отвергает даже саму возможность такого рода отстранения. Любой наблюдатель является частью целого, и он не может перестать быть его частью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});