Читать интересную книгу Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

Он также был, по большому счёту, неразборчивым.

Песнь оборвалась. Вогт посмотрела на то, что написала в блокноте.

Йедда вытер платком текущую из носа кровь.

— Что… — начал он, а затем умолк и потёр виски. Он попытался заговорить вновь. — Что было в сообщении?

— Приоритет экстремис… — неуверенно начала Мея.

— Я знаю о срочности, — астропат провёл рукой по затылку, стирая выступивший от боли пот. — Я почувствовал её.

Это, как знала Вогт, означало, что он выстрадал её. Йедда измерял срочность сообщения по силе причиняемой им физической боли.

— Но каким было содержание? — когда Вогт не ответила сразу, Эмиль продолжил. — Я не смог разобрать его сам. Слишком много помех.

— Я… сообщение кажется мне тревожным, — наконец, заговорила Мея. — Мне удалось разобрать лишь одно слово, но в нём не было смысла и…

— Прочти мне его.

Она прочла. Слово было неправильным. У него не было места в Империуме. Когда она произнесла их, звуки казались в её рту не просто чужими — нечистыми.

Йедда замер. Его кожа, белая как мрамор, посерела. Когда он встал, то встал осторожно и скованно, словно всё вокруг него покрыл тонкий лёд.

— Отведи меня к господину Галену. И возьми запись.

Вогт взяла руку Йедды и вывела его из камеры. Они прошли по коридорам, освещённых настолько тускло, что путь впереди едва был виден. По обеим сторонам стены покрывали мозаики, но их очертания терялись в полумраке. Хотя у неё и были глаза, Мее казалось, что в этом сумрачном мире слепа она, а не Йедда. Она записывала сообщения, которые пыталась понять, и шла через бесконечные тени на задания, о чьей важности ей не рассказывали. Мея не понимала природы и нынешнего события.

Но она чувствовала тревогу Йедды.

Она дошли до палаты обработки, глубоко в Городе Зрения — огромного и лучше освещённого помещения. Однако люмосферы висели так высоко на сводчатом потолке, что их лучи слабели и тускнели, доходя до пола. Весь центр зала занимало хранилище посланий. Десятки тысяч сообщений складывались в сотни шкафов пяти-, десяти- и двадцатиметровой высоты. Вдоль стен тянулись галереи и балконы, от каждого из которых отходили выдвижные платформы. Писцы, администраторы и сервиторы использовали их, чтобы попасть в хранилище. Иногда из шкафов доставали сообщения, но каждую секунду туда клали десятки новых. С верхних ярусов зала падали, словно снежинки, записи на пергаментах и веленовой бумаге.

Прямо перед ними у основания хранилища сидел, сгорбившись за тяжёлым столом, Хельмар Гален, кривя лицо в вечной гримасе неодобрения, и просматривал одно сообщение за другим, передавая одни сервиторам, уносивших их к шкафам, а другие бросал в отверстие, ведущие к испепелителю.

— Йедда, что такое? — спросил он, не поднимая головы.

— Сообщение из системы Пандоракс. Думаю, вам следует его увидеть.

Гален вздохнул, отложил стилус и протянул руку. Вогт передала запись. Прочтя её, администратор холодно посмотрел сначала на неё, а затем на Йедду.

— И что мне полагается с этим сделать?

— Я хотел… — начал астропат.

— Подразнить меня архаичным словом? — перебил его Гален.

— Возможно, что оно обладает… большей важностью.

— Значит, я должен провозгласить крушение рациональных догматов Имперской Истины из-за одного сообщения?

Вогт вдохнула, намереваясь ответить, но, должно быть, Йедда ощутил напряжение в её руке — он положил ладонь ей на плечо. Гален не терпел забывающих своё место писцов.

— У этого сообщения приоритет экстремис, — спокойно произнёс астропат.

— Ну, разумеется, — горько усмехнулся Гален. — Война же идёт. У каждого сообщения приоритет экстремис, — он махнул усталой рукой, показывая на шкафы позади. — Взгляни на эти донесения. Большинство из них содержат точные данные или хотя бы полную картину для расшифровки. Ни в одном нет позабытых легенд.

— Отнеси это в хранилище, — приказал Гален подошедшему сервитору и повернулся обратно к Йедде. — Приоритет — единственная причина, по которой эта чепуха не отправилась в мусоросжигатель. Возвращайтесь к своей работе.

Йедда поклонился. Они пошли обратно.

Когда они подошли к выходу из зала, Вогт помедлила. Она гадала, почему же чувствует тревогу, почему её сердце сжимается в груди так, словно она потеряла что-то важное или кого-то близкого. В сообщении было лишь одно слово. Как это может быть важно?

— Ты ещё видишь его? — прошептал Йедда.

— Нет.

Но прежде, чем они вышли, Мея оглянулась в последний раз. Она пыталась разглядеть сервитора. Пыталась проследить за сообщением, падающим на полку. Она не смогла. Это была лишь одна снежинка, крохотная снежинка, падающая, упавшая — и погребённая. Она появилась из ночи и теперь вновь в ней исчезла, скрылась среди бесконечного шипения падающих друг на друга сообщений, в забвении белого шума.

Дэвид Эннендейл

Аркан

— Ты дефектен, — произнес лорд-коммандер Аристон.

Теотормон не ответил. «Да и что он может сказать?», — подумал Аристон. Когда истина очевидна? Капитан ударного крейсера Детей Императора «Тармас» стоял в личных покоях Аристона на борту боевой баржи «Уртона». Его изъяны оскорбляли чувства. Безусловно, он сам это осознавал, — и молчал, чтобы не оскорбить еще больше.

Аристон понимал, как иронично звучат его слова. Изъяны окружали их со всех сторон. Ирония была умышленной. Дарила удовольствие. Но в тоже время она была фальшива, ибо Теотормон заслужил упрек.

Когда-то гобелены, покрывавшие стены, были восхитительны в своей безупречности. Они образовывали серию «Дань Европы». Многовековые полотна показывали рождение Детей Императора: знать Европы, поставленная на колени Громовыми воинами Императора в Объединительных войнах Терры, передавала своих детей на службу Императору. Серия переходила со сцены справедливого разгрома к величественной зрелищу присяги на верность и завершалась картиной, на которой первые воины Третьего легиона маршировали под знаменами палатинской аквилы.

Такими они были раньше. Теперь же их покрывали перекрестные разрезы, старательно выполненные ножом. К мраморной стене за тканью были приколочены тела летописцев, которые не приняли великое прозрение, снизошедшее на легион. Их плоть рассекли вместе с гобеленами, и ткань покрылась красными пятнами. Искусство врага истекло кровью и умерло. Разрушение совершенства принесло с собой большее совершенство.

Но разве этого могло быть достаточно? Привычная, конечная безупречность зверства не несла в себе того величия, в котором он нуждался. Кровь высохла и почернела. Страдание закончилось.

Но кровь не должна останавливаться. Крики не должны умолкать. Враг, который отверг истину, открывшуюся Фулгриму, не должен знать ничего, кроме боли и еще большей боли.

Так будет лучше. Так будет ближе к настоящему совершенству.

Изъяны Теотормона же были скучными и непростительными изъянами слабака. Его плоть и броню изуродовал он сам, но кораблю шрамы нанес другой.

— Итог столкновения в системе Гармартии таков, — сказал Аристон. — Боевая баржа «Каллидора» уничтожена, как и ее сопровождение: «Бесконечное великолепие» и «Золотая середина». А когда целый флот ответил на крик о помощи, мы не только потеряли еще два корабля и повредили «Тармас» из-за мин, но и позволили врагу сбежать. Напомни, капитан, что это за враг?

— Железные Руки.

— Железные Руки. — Аристон помолчал, делая вид, что обращается к памяти. — Мне думалось, что мы разбили их на Исстване. Возможно, я ошибался. Судя по причиненному нам урону, они, должно быть, сумели собрать несколько эскадр.

Опять тишина. С ней пришли отдаленные крики пытаемых. На «Уртоне» губительное изучение плоти не прекращалось никогда. Им столькому предстояло научиться, столько испытать. Величайший экстаз боли манил из-за самой границы познания. Крики стали частью воздуха на корабле. Они усиливались и ослабевали в одном ритме с дыханием, с биением сердец. Они были звуками новой души Детей Императора.

— Большая у них эскадра? — продолжил Аристон.

— Там был один ударный крейсер, — сказал Теотормон. — «Веритас Феррум».

Ответ прозвучал бесцветно. Аристон не был уверен, что заставляет его так старательно гнать из голоса эмоции: стыд или злость из-за того, что отвечать за катастрофу заставляют его.

Аристон надеялся, что верны оба варианта.

— Один ударный крейсер, — сказал он. — Который затем сбежал.

Теотормон кивнул.

И вновь повисла тишина, в конце которой Аристон повторил:

— Ты дефектен.

— Да, лорд-коммандер.

Теотормон с трудом скрывал негодование.

— Но невоздержанность ведет к мудрости, — сказал Аристон. — Совершенство вырастает из изъяна.