Постановление ЦК имело решающее значение. Последовавшая сразу за ним серия приказов Наркомпроса ликвидировала все педологические учреждения и службы, изъяла из библиотек книги и учебники, создала в пединститутах единые кафедры педагогики, открыла курсы переподготовки бывших педологов, расформировала спецшколы всех типов. В создаваемых заново лечебно-санаторных учреждениях Наркомпроса оставались только дети с самыми тяжелыми психическими заболеваниями; в их списке отсутствовала даже олигофрения. Отдельным пунктом предписывалось изъять из личных дел учащихся все педологические заключения. Специальным решением запрещалось проводить анкетные опросы.
Через несколько месяцев Борис Волин издает приказ «О проверке выполнения Постановления ЦК ВКП(б)». Распоряжения по педологии выполнялись неудовлетворительно. В Москве еще оставалось 40 спецшкол, в которых обучалось 7 тысяч детей. Продолжали существовать школы для «умственно отсталых» и для «трудновоспитуемых». Массовый перевод детей вызвал, естественно, огромные трудности. Система была дезорганизована, учителя растеряны, школьники бесконтрольны. В приказе Наркомпроса сообщается, как ученица вспомогательной школы А. Степанникова через несколько дней после перевода в нормальную школу перестала ее посещать, жалуясь, что ей трудно там учиться. Погуляв некоторое время, она сама (!) обратилась в Наркомпрос с просьбой вернуть ее во вспомогательную школу.
Бубнов провел серию совещаний, на которых пытался объяснить мотивы принятого Постановления ЦК и отречься от личной ответственности за организацию педологической науки. В речах перед педагогами он делает упор не на спецшколы (перевод больных и трудных детей в обычные школы наверняка не пользовался популярностью среди учителей), а на неподконтрольность педологов, их независимость от администрации школы и на подчиненное положение педагогов при старой системе. Основной удар Бубнов наносит по только что умершему Залкинду: он оценивается как единоличный лидер педологии, а его взгляды теперь квалифицируются как «меньшевистская апологетика стихийности, струвистский объективизм и народническо-эсеровское учение о взаимодействии факторов, соединенные… в первую очередь с фрейдизмом». Выготский, тоже уже покойный, характеризовался Бубновым как другой «столп теперешней педологии». С присутствующим в зале Блонским Бубнов разговаривает более мягко, укоряет его в том, что вместо самокритики первой реакцией Блонского было письмо об отставке (потом все же Блонский выступил с покаянием). Все вместе взятое кажется очередной попыткой смягчить страшную угрозу, нависшую над всеми присутствующими, и в том числе – над самим Андреем Бубновым.
На уровне сегодняшнего знания мы можем надеяться на объяснение лишь самых общих механизмов функционирования, адаптации и разрушения науки в тоталитарной среде. Пример педологии показывает, как быстро происходило в ней гипертрофированное развитие прикладных областей, не обеспеченных реальным научным знанием, и чем оно кончалось. Вместо науки, смыслом которой является описание и понимание реальности какая она есть, формируется специфический феномен советской духовной жизни – «учение», смешивавшее остатки реальной науки и никак с ней не связанные обещания переделать неподдающуюся реальность. Характерной чертой здесь являются единоличные научные лидеры, управлявшие наукой так же, как другие вожди управляли партией или железнодорожным транспортом. В гуманитарной области все это неизбежно вело к обезличиванию науки, в которой исчезали различия школ, авторов, направлений, и к деградации ее содержания, которое во все большей степени ориентировалось на «нового массового человека».
Советская педология вместе с психоанализом, психотехникой, психологией, педагогикой одновременно разделили эту судьбу и, силами отдельных и лучших ученых, противостояли ей. Беспрецедентная политическая центрифуга выжимала, наряду с потоками пошлости и пустословия, и незаурядные духовные результаты. Несмотря на идеологическое давление и прямую, вскоре осуществленную угрозу расправы, гуманитарная наука 20-х и 30-х годов оставила уникальное, сегодня – бесценное свидетельство о людях своего времени. Педологию приходится рассматривать как историческую реальность, не избежавшую страшных ошибок своего времени, поплатившуюся за эти ошибки и вместе с тем в отдельных своих результатах поднявшуюся над временем, сохранившую его навсегда.
Глава IX
Посол и Сатана: Уильям К. Буллит в булгаковской Москве
Посол США в Советском Союзе (1933–1936) и Франции (1936–1941), Уильям Буллит одно время состоял пациентом Фрейда, а позднее организовал его выезд из оккупированной Вены. Психоаналитикам Буллит известен также тем, что был соавтором Фрейда в написанной ими вместе биографии президента США Томаса Вудро Вильсона. Дипломатам он известен как человек, игравший ключевую роль во внешней политике США перед Второй мировой войной. Узкому кругу историков-славистов его фамилия знакома, в частности, в связи с тем, что он поддерживал отношения со знаменитым писателем Михаилом Булгаковым. О Буллите известно многое. Но о гораздо большем приходится догадываться.
От Вильсона и Ленина к Рузвельту и Фрейду
Принадлежащий к филадельфийской семье из тех, которые в Америке называют аристократическими (его предки по отцу были французскими гугенотами, по матери – прусскими евреями, но и те и другие были среди первых поселенцев на Восточном берегу), Билл Буллит учился в Йейле и Гарварде. Потом был военным корреспондентом, путешествовал по Европе, с 1917 года работал в Госдепартаменте в президенство Т. Вудро Вильсона. Своеобразие его биографии начинается в России. В апреле 1919 года Буллит, участник версальских мирных переговоров, определивших печальное будущее Европы между двумя мировыми войнами, был направлен Вильсоном в Россию в качестве главы полуофициальной миссии. То, что происходило в Кремле, показалось Буллиту не менее важным, чем то, что происходило в Версале.
Ленин предлагал американской делегации, состоявшей из дипломата, журналиста и военного разведчика, следующее. Советская Россия готова отказаться от контроля над 16 принадлежавшими царской империи территориями, в число которых вошли бы не только Польша, Румыния и Финляндия, но и все три балтийские республики вместе с половиной Украины и западной Белоруссией, весь Кавказ и Крым, весь Урал и Сибирь с Мурманском в придачу. «Ленин предлагал ограничить коммунистическое правление Москвой и небольшой прилегавшей к ней территорией, плюс город, известный теперь как Ленинград». Взамен Ленин просил допуска к Версальским переговорам и признания нового правительства России ее бывшими союзниками. Буллит был в восторге от Ленина: «…подумать только, если бы я имел такого отца, как он!» Отца, однако, он найдет позже. А тогда Ленин тоже тепло отнесся к американцу, называл его своим другом.
Личность и намерения коммунистического правителя России так поразили Буллита, что по возвращении в Париж он попытался сделать все, чтобы обратить на них внимание Вильсона. Тот, однако, был известен своим «одноколейным мышлением». Вильсон в тот момент был более всего озабочен англо-французскими требованиями репараций и оставил русские предложения без рассмотрения.
Президента, настроенного резко антикоммунистически, раздражали всякие признаки интереса к русскому эксперименту со стороны американцев. Первым и на десятилетия главным таким признаком стала книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Журналист вскоре после революции, которую он прославил, умер от тифа в московской больнице на руках у