Наблюдатель нырнул обратно в кустарник, и зашагал назад через лес, выключая свой ручной электрический фонарик, когда ему приходилось идти совсем недалеко от дороги, где лес был редким и свет фонаря могли заметить издалека. Вскоре он добрался до тропинки, проложенной возле живой изгороди - эта тропинка выводила на дорогу, за которой он наблюдал. Не замедляя шага, он пошел прочь от поместья.
Два автомобиля стояли рядышком на небольшой поляне, расчищенной и специально оборудованной для пикника, всего в нескольких сотнях метров от того места, где недавно лежал в засаде наблюдатель. Все огни были погашены, и сквозь окна нельзя было рассмотреть, что делается в салоне и сколько человек там сидит. Электрический фонарик в руке наблюдателя дважды вспыхнул и погас - то был условный знак. Подойдя к головной машине, мужчина ловко забрался на заднее сиденье, осторожно закрыв дверцу.
- Ну, как? - спросил пассажир, сидящий рядом с водителем на переднем пассажирском кресле.
- Две патрульных машины. Профессионалы, как вы ожидали. Хотя мы бы с ними вполне управились.
- Это вряд ли потребуется.
- Верю. Проникнуть на территорию совсем не сложно. Сперва мы подождем, когда проедет первая машина, и двинемся сразу же, как только она скроется из виду. А ограда там хлипкая.
- Мы немного подождем. Пусть там улягутся спать на ночь.
- Бьет час, Дэнни.
Его лица не было видно в темноте, и потому нельзя было угадать его выражение. На лице пассажира на переднем сидении играла улыбка.
- Он уже пробил, - ответил улыбающийся человек; напевная мягкость его голоса никак не увязывалась с жестокостью его намерений. - Но "так" будет веселее.
36. КОМНАТА ВОСПОМИНАНИЙ
Все чувства Холлорана вдруг смешались.
Перед ним уже была не комната, а быстро меняющийся рой бессвязных воспоминаний. Они проносились перед ним, мелькали, подчас складываясь в совершенно непонятные виденья, наслаиваясь друг на друга или быстро перескакивая с одного на другое; здесь перемешалось все - и его детские переживания, и события более поздних лет. Подчас несколько сцен, разделенных многими годами его жизни, почти одновременно оживали перед ним, и он смотрел это сумасшедшее кино, раздираемый противоречивыми чувствами. Было похоже, что перед ним трепещут на ветру огромные покрывала - он тут же вспомнил о тонких, прозрачных завесах, сквозь которые они с Клином проходили во вчерашнем сне - тонкие, прозрачные покровы, где нижние слои просвечивают сквозь верхние, накладываясь и сплетаясь в причудливые узоры.
Он повернулся назад, готовый выбежать из этой комнаты, но вместо двери перед ним возникли новые видения. Они собирались вокруг него, и краски были настолько живыми и яркими, а все детали воспроизводились столь точно, словно все, кого он видел перед собой сейчас, вдруг ожили и собрались под ветхой крышей кирпичного домика.
Он опять, словно наяву, пережил некоторые минуты своей жизни. Вот он перерубает ножом подколенную жилу у черного охотника, добровольца из Бригады Специального Назначения ЮАР, который выслеживал Холлорана с его маленьким отрядом намибийских диверсантов - после очередной операции они переходили границу, чтобы укрыться в глухой деревушке на территории соседнего государства. Этот черный обнаружил место, где находился их лагерь, и если бы его оставили в живых, он вывел бы на их базу целый отряд хорошо вооруженных профессионалов, после которых от лагеря не осталось бы даже рваных кусочков палаток.
Воспоминание померкло, сменяясь новой картиной. Трое мальчишек осторожно крадутся через центральный проход меж рядами скамеек. В церкви стоит торжественная тишина, и лунный свет, пробиваясь сквозь цветные стекла высоких окон, лежит на полу и на церковной утвари тускло поблескивающими пятнами. Лайам крепко прижимает к груди дохлую кошку, завернутую в старые тряпки - искалеченный, раздавленный труп валялся на обочине дороги. Двое его приятелей нервно хихикают, глядя, как он подходит к алтарю и протягивает руки вверх, к дарохранительнице, затем открывает позолоченную дверцу и кладет внутрь отвратительное, окровавленное мертвое тело. Двое мальчиков, притаившихся у первых рядов церковных скамеек, смотрят на него широко раскрытыми глазами, визгливо хохоча и в то же время холодея от страха при мысли о возможных последствиях своей проделки.
Он моргнул, и нахлынуло другое воспоминание.
Сейчас он был с девушкой, с Корой. Он насильно и грубо овладел ею, несмотря на ее протестующие возгласы и сопротивление. Он резко ворвался в нее и проникал все глубже и глубже, преодолевая слабеющее сопротивление ее гибкого тела, пока медленно разгоравшееся желание не победило в душе молодой женщины все мотивы, понуждающие ее давать ему отпор. Теперь она сама хотела его не меньше, чем он ее, и их взаимная страсть вскоре достигла своего высшего предела...
И снова он переживал тот ужасный миг, когда они с отцом стояли по колено в холодной воде, и предательские пули, взвизгнув, ранили капитана Холлорана. Он видел перед собой лицо папы с широко раскрытыми, изумленными глазами и никак не мог поверить в то, что произошло. Лайам обмочился со страха, когда его отец упал в быстрый поток, глядя вверх, на сына, умоляющими глазами - быть может, то было предостережение? - словно говоря ему, чтобы он бежал, прятался, уходил как можно дальше от этого страшного места, пока убийцы не взяли на прицел и его тоже; только слова застряли у отца в гортани - он захлебнулся собственной кровью, хлынувшей у него из горла. И он видел, как медленно, словно в кошмарном сне, его папа пытается выбраться на берег, ползет, оскальзываясь на неровном дне. Ему хотелось кричать, но он не мог издать ни звука, не мог пошевелиться, и стоял словно околдованный, глядя, как ирландец в черной маске подходит к его отцу, пинком отшвыривает его обратно в воду и наступает ему, раненному и беззащитному, на спину, топит в стремительном потоке и затем стреляет еще раз.
Холлоран крепко зажмурил глаза, желая прогнать навязчивые видения, но они не исчезали.
Перед ним в безумном вихре пронеслись сцены из его жизни - служба в армии, убийства, которые ему приходилось совершать, жестокий бой в Мирбате, горькое разочарование, крушение всех прежних идеалов, непрочные, короткие связи с женщинами, которые приходили и уходили из его жизни, сменяя друг друга, и его мать... мать, которую поносили и унижали за то, что несчастная женщина была подвержена приступам безумия после всего, что ей довелось испытать. Он жестоко дрался со своими сверстниками, осмелившимися подшучивать над ее горем, и с теми, кто оскорблял память его погибшего отца, с едкой ухмылочкой называя его "обританившимся", хотя всей округе было известно, что папа, его отважный, обожаемый папа родился в графстве Корк. Он вспоминал свои синяки и ссадины, полученные от лихой ватаги подростков, травивших его, словно стая собак, бросающихся на одинокого волка - его гнев и отчаяние часто оказывались бессильны против кулаков их сплоченной компании.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});