Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Повозки сопровождала внушительная группа духовных лиц во главе с Германриком, опытным епископом Пасау. Он был на числа немногих западных священников, хорошо знавших Болгарию.

При встречах и разговорах с гостями князь старался не упустить на виду главного — создания самостоятельной болгарской церкви. Он часто перечитывал ответ папы, из которого следовало, что святой отец пытается отложить решение основного вопроса. Папа писал: «Невозможно окончательно ответить вам на этот вопрос, пока не вернутся наши посланцы и не сообщат, много ли у вас христиан и есть ли между ними единомыслие. На первых порах вам достаточно епископа, а когда христианство распространится по всей вашей земле и будут рукоположены епископы для каждой церкви отдельно, тогда из их среды будет избран один — если не патриарх, то архиепископ, — к которому будут обращаться все».

Этот ответ до известной степени был правильным, он был вручен первому болгарскому посольству, вместе с которым прибыли и папские люди. Рим и вправду не знал страны болгар и силы укоренения христианства в народе. Ответ содержал и обещание относительно главы болгарской церкви, и с тех пор, по мнению Бориса, прошло достаточно много времени, чтобы можно было перейти от слов к делу. Но такой перспективы не вырисовывалось. Борис чувствовал, что пошла большая игра, знал, что он уже включился в нее и не остановится, пока не добьется своего. Если он даст малейший знак Константинополю, то получит, чего хочет, но он решил пока не торопиться. По правде сказать. Восточная церковь пугала его своими домогательствами ввести в Болгарии греческий язык и вселить уверенность в византийцев, осевших на недавно завоеванных болгарских землях. Присутствие византийских священнослужителей превращалось в бич для народа и государства, и Борис отдавал себе отчет в том, что это было одной из причин бунта против него.

Борису нравился Формоза. Его строгость устраивала князя, человечность согревала душу. Для себя Борис решил: он будет настаивать на том, чтобы этот епископ возглавил болгарскую церковь. Всех остальных князь подозревал в наклонностях к мелким хитростям, в отступлении от истинного божьего дела. Князь судил о людях и по их любви к золоту, которая в большей или меньшей мере свойственна каждому человеку. Формоза был полностью лишен накопительской страсти, и это ставило его много выше всех других посланников папы. В ответах папы Борис нашел и утешение для себя: «Итак, Вы сообщаете, как по божьей милости Вы приняли христианскую веру и как побудили окреститься весь Ваш народ; однако новокрещеные единодушно и с большой свирепостью поднялись против Вас, заявляя, что Вы им дали плохой закон, и они хотели убить Вас и поставить правителем другого; и еще пишете о том, как с божьей помощью одолели их всех, от мала до велика, как были преданы смерти все бунтовщики из знатных родов вместе с их семьями и как Вы не причинили никакого зла тем, кто не принадлежит к этой знати. Вы хотите знать, согрешили ли Вы, лишив жизни...» И Борис особенно усердно перечитывал папское отпущение грехов и советы о покаянии.

Сорок суток провел он в дворцовой молельне в бдениях и чтении молитв и почувствовал, что все душевные терзания улетучились, словно дым от ладана.

Князь стал неузнаваемо кротким, неторопливо-спокойным при принятии решений, которые могли бы уронить его престиж, и люди относили это за счет его глубокой набожности. Но они ошибались. Просто он вернулся к испытанным и проверенным началам управления государством, которые сам установил для себя посла того, как потерпел разгром от немецких войск.

Борис уклонялся от всех встреч и всех переговоров, всегда посылая кого-нибудь из приближенных. Он боялся, что личное участие слишком обязывает, и предпочитал оставаться в тени. Так создалось впечатление о некой таинственности и о более свободном отношении к принятым обязательствам, так внушался страх и перед широкими просторами болгарских земель, и перед неизвестностью мыслей и планов князя.

Борис вместе с приближенными поехал в Преслав. Новая религия требовала новой столицы. Все вокруг напоминало о первых шагах христианства, которые были не слишком удачны. А Преслав будет детищем и свидетельством его благочестивости. Там уже строились прекрасные дома и высокие церкви, городские стены светились белизной, а искусные живописцы и резчики по дереву создавали настоящую сказку под названием «Преслав».

Князь ездил туда по крайней мере раз в месяц. И как некогда мысли его были заняты тревогами о государстве, так теперь он не переставал думать о борьбе двух церквей. Болгария стала золотым яблоком раздора. В сущности, раздор существовал и до него. Князь лишь воспользовался им для устроения церковных, и не только церковных, дел. Европа и Византия с ожиданием смотрели на него и на него надеялись. Его государство стало третьей силой в мире, и он не хотел размениваться по мелочам. Это государство должно иметь хорошие города и крепости. Борис собрал в Преславе ремесленников со всех концов страны. Звон наковален был слышен издалека. Ковалась обшивка для массивных дубовых ворот внешней крепости, отливались колокола и кресты для куполов божьих храмов. Медники выковывали свирепых львов и барсов, когтистых птиц и сцены охоты, золотых дел мастера корпели над тем, чтобы придать металлу чудесный блеск, и их искусные руки создавали украшения и золотые нимбы над головами святых.

Церковь уже назвали Золотой, хотя она еще не была достроена.

Каждый раз, приезжая в Преслав, князь просил зачерпнуть себе воды из кирпичного церковного колодца. Ему казалось, что она самая вкусная — то ли из-за святого места, то ли от знойного дня. В силу разных обстоятельств он ездил туда только летом.

В новом городе поселилось немало славянских князей, членов Великого совета. Теперь в Преславе распоряжался княжеский брат — Докс. Подъезжая к городу, Борис заметил длинную вереницу повозок, нагруженных камнями и толстыми бревнами. Колеса протяжно скрипели, нарушая тишину дня. Князь заговорил с проводниками каравана, оказавшимися людьми кастрофилакта[55] Овеча. Они исполняли трудовую повинность. Мужчины были все в пыли и то и дело прикладывались к тяжелым баклагам с уже теплой водой, висящим на крепких колесных чеках. Рваная, вылинявшая одежда говорила об их бедности. Борис старался не притеснять батраков и рабов, но над ними стояло столько других больших и малых господ! Плохо жили люди, каждый что-нибудь брал у них. Строительство Преслава требовало золота и труда. Недавно князь решил разделить территорию нового города между знатью, пусть каждый сам строит себе дворцы и жилища. Таким образом он хотел побудить богатых взять на себя большую часть расходов по благоустройству улиц, площадей, внутренних дворов. Заботы и расходы по строительству крепостной стены он в обязательном порядке распределил между различными тарканствами.

Пусть каждый знает, что он сделал для нового города.

Борис поскакал вперед. Преслав белел вдали. Громадный вяз в центре крепостного двора был виден издалека. Строители хотели срубить его, но князь не разрешил. Пусть эта живая красота остается до тех пор, пока не умрет собственной смертью. В ветвях вяза укрывалось громадное гнездо аистов. Издалека было видно, как птицы парят над ним. Их плавные круги будто очерчивали границы города и поднимали его в небо.

Борис поехал медленнее: он смотрел на птиц. У них тоже свой мир, неведомый человеку, и забот своих, наверное, хватает; у кого они есть, тот знает им цену. Князь проследил взглядом, как аисты устремились к гнезду — свист крыльев и вскоре дружный перестук клювов слились воедино со звонкими ударами наковален. Чем ближе к городу, тем яснее звучали удары кузнечных молотов и плотницких топоров. Мастера уже поставили каркасы крыш на некоторых домах и дообтесывали крепкие балки. Сосредоточившись на звуках, рожденных деятельной человеческой рукой, князь не заметил, как из города выехала группа всадников. Среди них был и брат Докс, вечно улыбающийся, с уже полысевшей головой. Встречающие встали по обеим сторонам дороги; только братья остановились друг против друга, подняли в знак приветствия мечи, поравнялись и поехали рядом.

— Как идут дела? — спросил Борис.

— Прекрасно, великий князь, топоры поют, как веселые девушки.

— И не устает твой глаз заглядываться на красоту? — пошутил и князь.

— Устанет глаз искать красоту, значит, человек уже закончил свой путь, великий князь.

— Ты все тот же.

— С шуткой легче живется, брат, — понизил голос Докс. — Если бы я расстраивался из-за всего плохого, пришлось бы покончить с собой. Я каждый день посылаю гонцов в тарканства, чтобы напомнить им о повинности. А там глухими прикидываются. Видно, придется мне повесить одного из Тарханов на вязе — увидишь, другие тут же справятся. Вот таркан Овеча наконец прислал камни и бревна. Если они будут мне досаждать, то я заставлю их построить по одной церкви вокруг Преслава, тогда, возможно, они образумятся.