Незаметных, съехались со всех ближайших приисков. Кроме того, здесь были кандидаты, комсомольцы и беспартийные, которых привели с собой партийцы по своим билетам. Цвет юного края собрался послушать приезжих товарищей, привезших с собой машины, материалы, продовольствие. Кое-кто разделся, таскал с собой на руке верхнюю одежду, большинство же так и осталось в полушубках, меховых куртках, дохах. На воротниках блестели капельки влаги от растаявшего инея. Треухи походили на шлемы с открытым забралом: лица, обрамленные мехом, казались смелыми, глаза — уверенными. В комнате стоял сдержанный гул голосов. Не видавшиеся несколько месяцев радостно пожимали друг другу руки, делились мыслями. Перекликались, издали приветствуя друг друга. Лидии вспомнились собрания господ управляющих и инженеров с женами на официальных банкетах в бытность Эльзото на бодайбинских приисках. Каждый, вновь пришедший, там еще от двери старался приметить, к кому ему первым долгом надо подойти, почтительно поклониться и осторожно, с улыбочкой, пожать протянутую руку. Там даже за столом соблюдалась установленная почтительность с одним, развязность с другим, и высокомерие с третьим, в зависимости от служебного и неслужебного положения… Невольная гордость наполняла сердце. Пусть она пока что не вполне еще своя большинству этих собравшихся, не партийка, но она чувствует себя среди них легко, как с равными; ей тоже кивают головой, у нее здесь много знакомых и друзей.
Лидия вдруг заметила, что Мигалова нет за столом. Пока она занялась встречами и своими мыслями, он куда-то девался. С беспокойством принялась искать глазами. Вся замерла: он успел пробраться между рядами скамеек и был уже в трех шагах от нее.
Измятый, бесцветный шарфик на шее, — привычка, приобретенная в дороге, — на левой руке белоснежный бинт. Застыла на месте, опустила глаза; видела только одни приближающиеся валенки.
— Здравствуй, Лида. Ну, как тут живешь? — Не заметила, как подал руку, но уже чувствовала пожатие. — Много я тут о тебе наслышался, даже усомнился, о тебе ли рассказывают. В общем, поздравляю.
Полминуты или минуту, пока говорили, — не выпускал руку, но пожатие и прикосновение не согрели его слов.
— Около двух лет ждала похвалы, наконец, удостоилась… — Он с изумлением посмотрел ей в глаза и понял свою ошибку: нельзя говорить таким тоном, так улыбаться и так похваливать. Она стояла в ожидании, когда он посторонится, чтобы пройти к передней скамье против стола.
— Между прочим, ты скоро начнешь? Пропусти, пожалуйста.
Мигалов хотел что-то сказать, но сделал лишь неуверенное движение рукой и с недоумением в глазах дал ей пройти мимо себя, подавшись немного назад. Не дыша почти, прошла мимо, совсем близко. Торопливо протискалась к передней скамье и поскорей села. С облегчением подумала, что теперь он не видит ее, и вдруг почувствовала тяжелую давящую пустоту внутри себя…
Входная дверь позади продолжала беспрерывно скрипеть, над головами под самым потолком то и дело проносились облака ворвавшегося с улицы морозного воздуха. Шепетов беспокойно и нетерпеливо исподлобья кидал взгляды на дверь. К нему подошел Мигалов, сел рядом за стол и, вынув записную книжку, принялся ее перелистывать. В нем было так удивительно много прежнего и не меньше — чего-то нового, что делало его почти незнакомым…
Шепетов обратился к Мигалову так, чтобы его было слышно во всей комнате:
— Товарищ Мигалов, начнем, пожалуй. Не все, конечно, пришли, но не ждать же нам каждого, когда он изволит раскачаться. У нас ведь тайга. Наработаются так, что пластом лежат на нарах. Да выпить не дураки. Вот поживешь — увидишь нашу действительность.
Он поднялся, отрекомендовал Мигалова и открыл собрание. Мигалов говорил сидя. Начал он с наболевшего вопроса — все усиливающегося стремления старателей создать свой союз. Говорил просто, пояснял живыми примерами из практики Амурского золотопромышленного района, очень характерного для старательской системы труда. Стремление к союзу появилось в последние годы. Советские законы убедили в том, что так называемый «вольный» труд не способен обеспечить жизненный минимум большинства рабочих, занятых в золотой промышленности. Упорными сторонниками «вольностарательства» остаются только старые таежники, для которых их «свобода» имеет особый смысл, как утверждение их права собственности на тайгу. Если до сих пор вопрос о союзе для старателей оставался нерешенным — на это были причины.
Нельзя было брать на себя ответственность за людей, объединенных только по единственному признаку — держит в руках кайлу. В золотопромышленных районах много людей с темным прошлым, с несоветским настроением и даже хуже — контрреволюционным. Попы, лавочники, помещичьи сынки, оставшиеся без дела, белогвардейцы. Союз, в который вошли бы подобные личности, не мог быть союзом, полезным государству и партии.
Лидия не спускала глаз с Мигалова. Усилием воли заставила себя сосредоточиться на докладе, но снова теряла нить. Что же, в конце концов, с ней происходит? Она не находила в себе чувства к Мигалову. Точно оледенело внутри. Она видела, как Мигалов все чаще встречает ее взгляд и поводит плечом, словно ежится от озноба. Понимала, что ее взгляд волнует его. И все тоскливее становилось на душе от пустоты. Становилось страшно: так долго лелеянная мечта лопнула, как мыльный пузырь. Пыталась не думать, отложить окончательное решение до встречи с ним наедине, согласна была на все, что угодно, лишь бы не эта пустота!
— А чем же виноваты старатели, настоящие рабочие, если есть попы!
Мигалов едва заметно пожал плечами:
— Я еще не кончил, может быть, подождешь несколько минут?
— Пока солнце взойдет, роса очи выест…
— Не выест настоящему пролетарию.
— Лидия, — застучал Шепетов по столу. — Не мешай!
— Но мне непонятно…
— Вопросы потом. Не мешай.
Мигалов не спускал глаз с Лидии. Видно было, что настроение его изменилось, доклад начал сокращаться. Он вел к концу.
— Нам необходимо золото, золото и еще раз золото. Да, я сам иначе думал о старательском вопросе, приблизительно, как товарищ Лидия, мне тоже казалось — как это можно, помилуйте, чтобы рабочий и не состоял в союзе. Обида, невнимание. Но ни одно наше доброе сердце требуется в таких делах. Надо учитывать политическую, экономическую, хозяйственную и бытовую стороны. И никто ведь не позабыл, вот в чем суть. Старателя никогда не забывали. Может быть, кому-либо хотелось, чтоб о нем позабыли, это другой разговор. Вот теперь, когда, по приисковому выражаясь, промылось золото, высушилось, обдулся шлих, когда в руке чувствуется тяжесть самородочков, можно и надо говорить о союзе. Не секрет, товарищи, шлих есть еще, и порядочно, но золота больше. Это главное. Можно уже считать, что в золоте небольшая примесь железняка, а не наоборот. Вы знаете, кто тут был года два-три назад, что тут творилось. Вообразили — на Алдане Клондайк: можно распоясаться, чувствовать себя как дома. Пока хватятся, очухаются там в