Алексей дописывал протокол, когда подошел старшина и тихонько доложил:
— Там женщина пыталась войти. Задержали.
— Проводите ее сюда, — распорядился Русов.
Она стремительно вошла в ярком васильковом платье, с объемистой хозяйственной сумкой в руке, остановилась посредине комнаты и вопросительно-возмущенно смотрела на всех большими голубыми глазами.
— Что здесь происходит? Что случилось?
— Ничего, Тося. Меня хотят забрать, но это недоразумение, — поспешно ответила Лещева.
— А вы помолчите! — одернул Лещеву Русов и строго обратился к вошедшей: — Ваша фамилия?
— Лукимова.
— Значит, основная квартиросъемщица? Побудьте, пожалуйста, здесь.
Но Лукимова вдруг взбунтовалась, заговорила зло, с вызовом:
— Что она вам сделала? Что? По какому праву забираете? Это незаконно, настоящий произвол!
Она смотрела на Русова, как на заклятого врага. Этой круглой, полногрудой, с розовыми щеками и небесного цвета глазами женщине явно не шло хмуриться и гневаться.
Обыск подходил к концу. Лещева все это время стояла молча, прислонившись к косяку окна и, казалось, совершенно спокойно, даже с некоторым безразличием смотрела на происходящее. Но когда Алексей склонялся над протоколом, то несколько раз ловил на себе ее пристальный взгляд. «Приглядывается ко мне, слабинку ищет», — подумал он.
Оформление протокола было окончено, понятые подписались и ушли. Пора ехать. Но тут Лещева заявила:
— Никуда я не поеду! И так опозорили перед людьми. Перерыли все шмутки, а что нашли? Не поеду!
— Анна Ивановна, вы опоздали. Я уже говорил, что комедия окончена и не к чему снова входить в роль.
— Не поеду. Вы не имеете права! Вызовите прокурора!
Алексей усмехнулся: прием не новый.
— Товарищ старшина, в случае чего, свяжите эту дамочку и отнесите в машину, — проговорил он, не повышая голоса, и пошел к двери.
Через несколько минут за ним вместе со старшиной без какого-либо сопротивления вышла и Лещева. Ее добровольно вызвалась сопровождать Лукимова. Алексей разрешил: ведь ее тоже нужно допросить. Они поднялись в фургон и сели на скамью рядом с милиционером.
Так и запишем
Лукимову Алексей пригласил в кабинет сразу же, как только вошли в райотдел милиции. Она по-прежнему глядела отчужденно и на предложенный стул присела неохотно, нахохлившись.
На первые вопросы отвечала дерзко, с нотками раздражения и весьма кратко. Немало стоило труда выяснить, что она с детства живет в Волгограде, около десяти лет работала медицинской сестрой, была замужем, но муж оказался пьяницей и дебоширом. Четыре года назад его посадили за кражу, и она оформила развод. Детей, как говорится, бог не дал.
С Лещевой Лукимова встретилась в поликлинике, и они сговорились вместе ехать в Воркуту.
— Зачем? — допытывался Алексей.
— Что же, запрещено? — дернула плечами Лукимова. — Не мы одни едем...
— А вы откровеннее. Скажите, что Анна Ивановна обещала выдать вас замуж.
— Это вас не касается! — вспыхнула Лукимова.
— Меня все касается. Обещала?
— Хотя бы. Что тут плохого?
— Резонно. Значит, обещала выдать за майора?
Глаза у Лукимовой округлились, и недоуменный взгляд остановился на Русове.
— И звать его Николаем? — продолжал Алексей.
— Откуда вы это взяли?
— И фотографию его показывала? Так? Ну, показывала.
— А теперь откройте свою сумочку и достаньте эту фотографию.
При обыске Лещевой Алексей не нашел фотокарточки майора и предположил, что она у Лукимовой. Окончательно сбитая с толку осведомленностью Русова, Тося непослушными пальцами извлекла фото из сумочки и положила на стол.
— Интересный жених, — проговорил Алексей с иронией, взглянув мельком на карточку. — А если он вас не полюбит?
Лукимова пожала плечами и брезгливо скривила напомаженные губы:
— Не полюбит, и не надо. Одна проживу.
— Зачем же так? Есть же средство, приколдовать можно. Взять, например, землицы с того места, где собаки грызутся...
— Я не верю в колдовство, и нечего меня спрашивать об этом!
— А я и не спрашиваю. Если у вас голова не забита всякой дребеденью, вы сами обо всем расскажете.
— Нечего мне рассказывать! Я ничего не знаю и ничего говорить не буду!
— Хорошо, подождем. А теперь достаньте квитанцию на отправленный багаж.
Лукимова достала документы на контейнер. Алексей взглянул на квитанцию и возмущенно шлепнул бумагами о стол:
— Так и знал!
Лукимова вздрогнула от неожиданности. Алексей взял опись вещей:
— Ого... телевизор, диван, сервант, посуда... Порядочная сумма набирается. Ваши?
— Мои.
— Тогда почему же в квитанции значится: получатель Лещева Анна Ивановна? Почему?
— Не понимаю, что тут особенного, — развела руками Лукимова. — Она сдавала контейнер и на себя записала. Вместе едем. Мы с ней как родные сестры.
— Хорошо, что я подоспел и избавил вас от этой сестрицы. Лещева — аферистка и притом крупная.
— Неправда это! Вы смеетесь надо мною!
— Вот что, гражданка Лукимова. Идите домой и хорошенько подумайте, почему она ваши вещи записала на себя, почему обещала выдать вас замуж за несуществующего майора и почему вообще уговаривала ехать в Воркуту. Завтра придете к часу дня, и мы продолжим разговор. До свидания.
Лукимова пошла к выходу как-то неуверенно, бросив на Русова растерянный взгляд.
Через несколько минут после ее ухода в кабинет привели Лещеву.
Она уверенно прошла к столу, поставленному поодаль, села, положила руки на колени. Лицо ее было строгое, между бровей залегла складка. Она смотрела на Русова пристально, даже очень кристально, будто пыталась пронзить насквозь. Не случайно Тригубова рассказывала, что боялась прямо-таки гипнотического взгляда Лещевой.
На первый же вопрос по существу дела — подтверждает ли она, что вместе с Малининой ехала поездом от Сыртагорска до Москвы, — ответила категорическим отказом:
— Нет, не подтверждаю. Ехала в одном вагоне, но не вместе. Она ехала с Николаем, а я одна в другом купе.
— Это что за Николай? Как его фамилия? Где работает?
— А я не знаю. Это Веркин хахаль. В Сыртагорске им было почему-то неудобно пожениться, вот они и сговорились ехать вместе.
Лещева рассказала, что Николай — высокий, чернявый, лет тридцати. Доехали они с Верой до Москвы, там погуляли три дня, а потом отправились в аэропорт, попросив Анну Ивановну подать за них телеграммы.
Если верить Лещевой, то все предположения Русова, сделанные на основании собранных материалов, опровергаются.