— Держу пари, обратился онъ къ сыну, усмѣхаясь — держу пари, что Лена успѣла уже выболтать все нашему гостю.
— Да, отецъ. Я все разсказала.
— Я неопасенъ для Лены, успокоилъ я старика. — Я не Іуда; и притомъ я…. отецъ семейства.
Старикъ тепло пожалъ мнѣ руку.
Маргарита, между тѣмъ, суетилась. Она накрыла на столъ чистую скатерть, поставила приборы, и вообще убрала столъ праздничнымъ образомъ. На столѣ появилась и бутылка вина. Всѣ члены семейства разошлись по своимъ комнатамъ. Чрезъ четверть часа они опять собрались въ столовой, умытые, причесанные, въ свѣжемъ бѣльѣ и праздничномъ платьѣ. Старикъ набожно сложилъ руки и съ чувствомъ произнесъ:
— Господи, благодарю тебя за будипчный, здоровый трудъ и за наступающій сладкій отдыхъ святой субботы! Дай намъ, о Господи, здоровье и силъ трудиться, благослови нашъ трудъ и одари насъ разумомъ, дабы пользоваться твоими благами, и любить своихъ ближнихъ.
Всѣ весело усѣлись за столъ. Даже лицо Лены какъ-то прояснилось. Меня усадили между отцомъ и дочерью. Маргарита съ своимъ внукомъ усѣлась тоже за столъ. Я чувствовалъ, какъ въ моемъ сердцѣ шевелилось нѣчто особенно хорошее, честное, спокойное, что-то такое, что словами передать невозможно. Я мысленно проходилъ различныя, знакомыя мнѣ сферы еврейской жизни и ощущалъ свѣжесть покой, разумной среды.
— О чемъ вы такъ глубоко задумались? спросилъ меня старикъ.
Я отпустилъ ему какой-то комплиментъ.
— Похвалу вашу принимаю, только не на свой счетъ. Если въ нашей семьѣ есть что нибудь хорошее, то мы обязаны этимъ моему дѣду раввину и бѣдному отцу, положившему свои страдальческія кости въ Россіи. Нѣсколько десятковъ лѣтъ сряду они выбивались изъ силъ, чтобы избавить своихъ братьевъ отъ различныхъ тягостныхъ бредней, вредныхъ житейскихъ правилъ и дикихъ обычаевъ, но успѣли привить свои взгляды только собственнымъ дѣтямъ. Единовѣрцы возстали противъ нихъ. Дошло до того, что отцу моему и нашей семьѣ пришлось бѣжать изъ родины, чтобы скрыться отъ опаснаго преслѣдованія.
— Могу ли узнать, въ чемъ именно заключались тенденціи вашихъ предковъ, такъ благодѣтельно отразившіяся на вашей семьѣ?
— Тенденціи эти легко по пальцамъ сосчитать: «Богъ есть единый. Онъ требуетъ много дѣла и мало словъ. Что непріятно тебѣ, того не причиняй своему ближнему. Въ поступкахъ и образѣ жизни человѣка скрываются его рай и его адъ. Въ потѣ лица пріобрѣтай свой хлѣбъ». Я далеко не философъ, не теологъ и не еврейскій ученый, но мнѣ кажется, что въ этихъ немногихъ словахъ заключается весь катихизисъ истаго еврея и человѣка и вся сущность ученія Моисея и пророковъ.
— Что-же по вашему талмудъ?
— Талмудъ заключаетъ въ себѣ много хорошаго. Талмудъ съ своими силлогизмами, аналогіей и изворотливыми комбинаціями очень полезная экзерциція для молодаго мозга. Смотря на талмудъ съ этой точки зрѣнія, ученіе его можетъ быть признано плодотворнымъ. Къ сожалѣнію, евреи не умѣютъ трезво смотрѣть на свой талмудъ, а потому нерѣдко извращаютъ его тенденціи и съ умысломъ примѣняютъ ихъ къ безнравственнымъ цѣлямъ. Не могу я безъ горькаго смѣха вспомнить о выходкѣ однаго распутнаго юноши-еврея, нахватавшагося талмуденскихъ вершковъ. Однажды, юноша этотъ вечеромъ сорвалъ шаль съ несчастной уличной женщины. Когда знакомые начали упрекать его въ подломъ поступкѣ, онъ оправдывался тѣмъ, что талмудъ разрѣшаетъ «содрать кожу съ падали среди улицы, но не прибѣгать къ помощи своихъ ближнихъ». Талмудъ этимъ изрѣченіемъ, очевидно, имѣлъ въ виду облагородить всякій честный трудъ, какъ бы онъ ни былъ грязенъ, и опозорить всякое попрошайничество, а негодяй примѣнилъ это пзрѣченіе къ своей низкой цѣли — завладѣть чужою собственностью явнымъ грабежомъ.
Я обрисовалъ моему хозяину ученаго шута Хайкеля съ его взглядами на талмудъ и на характеръ евреевъ, полагая нѣкоторое сходство между его взглядами и взглядами Якоба.
— Нѣтъ, отрѣзалъ старикъ — вашъ философъ мнѣ не нравится. Онъ человѣкъ желчный. Насмѣшками не излечишь больнаго; для этого требуются радикальныя средства, и братскій уходъ. Сердиться на невѣдающаго или наказывать нравственно-уродливаго человѣка — глупо и безсмысленно; даже грѣшно, если это нравственное уродство систематически привито къ нему чужимъ вліяніемъ.
— Зачѣмъ же вы сами махнули на колонистовъ-евреевъ рукой и отдѣлились отъ нихъ вмѣсто того, чтобы излечить невѣдающихъ отъ нравственнаго недуга?
Старикъ глубоко вздохнулъ.
— Я убѣдился, что безсиленъ, и притомъ бѣжалъ отъ видимой опасности. Я бѣжалъ отъ нихъ, но все-таки утверждаю, что они скорѣе несчастные, чѣмъ виновные.
— Почему?
— Можетъ ли существовать человѣкъ вообще, а земледѣлецъ въ особенности, при такихъ ложныхъ понятіяхъ объ обязанностяхъ человѣка, при тысячѣ ежесекундныхъ обрядахъ, неудобо-примѣняемыхъ къ практикѣ, къ жизни, при безконечныхъ молитвахъ, повторяемыхъ нѣсколько разъ въ день? Эти обряды и эти молитвы, обязательные для всякаго еврея, безъ различія кто онъ и чѣмъ онъ занимается, поглощаютъ все его время до того, что земледѣльцу и ремесленнику не остается достаточнаго времени для своего дѣла. Знаете ли вы, за что евреи-колонисты возненавидѣли меня и моихъ бѣдныхъ дѣтей?
— Нѣтъ.
— Уже за одинъ покрой нашего нееврейскаго платья мое семейство попало къ евреямъ въ немилость; но когда они еще услышали наши несложныя молитвы на языкѣ не древнееврейскомъ, то окончательно отшатнулись отъ насъ. Два случая довершили разрывъ. У меня однажды, наканунѣ субботы, сбѣжала моя единственная казенная пара воловъ. Лишиться этой рабочей силы значило лишиться хлѣба. Я въ субботу утромъ сѣлъ верхомъ на свою кляченку и цѣлый день проѣздилъ, пока нашелъ пропажу. Это первый смертный грѣхъ мой[77]. Затѣмъ чрезъ нѣкоторое время, какъ разъ въ судный день (іомъ кипуръ) на краю колоніи молнія зажгла избу. Хотя изба эта и была пуста, но мнѣ жаль было отдать годный матеріалъ безъ борьбы въ добычу огня, и притомъ вѣтеръ дулъ въ такомъ направленіи, что пожаръ могъ распространиться по всей колоніи. Мы съ сыномъ бросились тушить и потушили. Это второй смертный грѣхъ[78]. Далѣе, евреи не могутъ намъ простить того, что у насъ не еврейская кухня. Мы не обращаемся къ еврейскому рѣзнику и вообще въ нашихъ обычаяхъ не руководствуемся поступками другихъ евреевъ. За это меня и моихъ дѣтей предали анаѳемѣ (херемъ). Скажите, что могъ я сдѣлать послѣ этого для нихъ?
— Неужели это не измѣнится никогда?
— Пока евреи-тузы будутъ коснѣть въ своемъ грубомъ эгоизмѣ; пока образованный классъ евреевъ не перестанетъ отчуждаться; пока не образуется раввинская коммисія для пересмотра религіозно-обряднаго кодекса, тормозящаго жизнь еврея, — до тѣхъ поръ евреи будутъ несчастны, гонимы и презираемы.
— Но евреи — я подразумѣваю толпу — врядъ ли допустятъ какія-нибудь нововведенія въ религіозно-обрядной ихъ жизни и обычаяхъ?
— Раввинисты въ одномъ отношеніи заявили себя либералами: они разрѣшили каждому вѣку образованіе коммисіи изъ ста наличныхъ раввиновъ, для пересмотра религіозно-обряднаго кодекса, и для отмѣны того, что не