Пусть два с половиной миллиарда людей — все человечество — скажут и повторяют веками: „Да, они бились как русские, они бились, как Москва и Ленинград!“» — таков финал этой пламенной речи.
…Привычная картина: воздушная тревога, лихорадочно стучит метроном радио. Ревут самолеты. Все как обычно. Наконец, отбой. Зовут к микрофону. Как обычно, Вишневский немного жестикулирует, движением помогая речи, и каждая его интонация становится еще более убедительной, волевой, энергичной. Он говорит, обращаясь не к микрофону, а к людям, которых он видит в эти мгновения — видит их запавшие щеки, их живые глаза. Голос его звучит негромко, проникновенно — признание в любви к городу с железной волей и знаменитой историей:
«Были дни, когда немцы шли на город как осеннее наводнение. Но наш город пережил много наводнений — вода отхлынула мутными потоками, а город по-прежнему стоял на просторе, открытый ветрам, могучий, победный… И сейчас он стоит — величественный, с потемневшим от пороха ликом, покрытый шрамами, как ветеран-гвардеец… Ветры, воды, огонь — стихии штурмуют город, враги у его стен, а город стоит, и над арками и воротами его бешеные квадриги и шестерки бронзовых коней, летящих на запад и на север… Бурно дышат эти кони, летящие в будущее… Это воинственный и грозный Ленинград — это раскаленный дух его, победная судьба!.. Копыта коней раздавят фашистских карликов… Сверкнут бешено мелькающие спицы колес — и история помчит дальше, вперед и вперед — к коммунизму!»
Какая несокрушимость духа, какой блестящий образец публицистики! Эти лирические отступления, авторские монологи исследователи творчества В. В. Вишневского справедливо сравнивают с лучшими образцами поэтической прозы русских писателей-классиков.
Сегодня для нас привычны радиоциклы, охватывающие определенный круг проблем с одним, постоянным ведущим. На Ленинградском радио в годы войны таким ведущим, входящим в каждую семью, в каждую ячейку фронта и тыла, был Всеволод Вишневский. Убедительность его речей многократно усиливалась тем, что все знали: он здесь, вместе с ними, борется с голодом, морозами, напрягает голос, чтобы перекрыть грохот близких разрывов.
«Была осень, — вспоминал Всеволод Азаров. — Ночь. Утихли зенитки, луна, белая, демаскирующая город, выплыла из-за черных, разодранных боем облаков. Радио, оно только что передавало отчетливый, убыстренный стук метронома, снова заговорило страстно… Новый налет бомбардировщиков, новый шквал огня. Но речь не прекращается. Всеволод Вишневский зовет в бой — „за свое счастье, за народ, за наши семьи, за все, что нам мило, дорого, за наше советское, русское!..“».
Новогоднее выступление по радио… Это большая честь, и она по праву предоставлялась Всеволоду Вишневскому. 31 декабря 1942 года, поздравляя ленинградцев с годом грядущим, словно предчувствуя скорый прорыв блокады, он призывает их собрать все силы:
— Одна поглощающая мысль да владеет нами: отбили пять гитлеровских попыток взять Ленинград… В шестой же раз пусть будет: громовой наш удар и прорыв блокады. Готовить удар ночью и днем, упорно, самозабвенно, не жалея сил! Мы должны трудиться как никогда. Каждый на своем участке. Всю волю миллионного города — в один узел… И ударить так, чтобы гитлеровцы не оправились!
Как-то в студию пришла женщина, чудом выбравшаяся с оккупированной территории. Ее рассказ записали и срочно вызвали Вишневского. Прочитав запись, он сказал: «Пустите меня сейчас вот с этим… — он потряс пачкой листков, — прямо к микрофону. Нечего тут готовиться!» Вишневский разоблачает изуверство, жестокость фашистов, приводит документальное, страшное в своих подробностях свидетельство женщины, вырвавшейся из немецкого плена: «У Надюшки, и у той кровь взяли. Прямо выпили из нее. Кожу взяли у ребенка — кружочков десять. Со спины, с груди… Дети умерли…»
В другой радиоречи («Русских не сломить», 3 октября 1942 года) он приводит цитаты из приказа по Восточному фронту, изданного генералом Рейкснау: «Солдат Гитлера! У тебя нет нервов и сердца. На войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик…» И немецкие солдаты следовали этим приказам.
Немыслимой ценой овладевал тогда народ наукой ненависти. И Вишневский заключает коротко, сильно: «И пусть хоть один геббельсовский наемный писака опровергнет вот эту правду! Это страшнее, чем то, что до сих пор мы знали о немцах… Ненависть наполняет нас — горячая, страшная… Ее хватит надолго…»
Радио — это не только сообщение, но и общение на расстоянии, диалог, установление доверительных отношений между говорящим у микрофона и слушателями. Этого никогда не забывал Вишневский. Но, чтобы такая атмосфера возникала во время радиопередачи, ему как воздух нужно было и непосредственное общение с людьми, непрерывающаяся обратная связь с аудиторией.
27 октября 1943 года Вишневский выступил, с полуторачасовым докладом перед молодыми офицерами в Доме Красной Армии, а вечером в дневниковой записи так запечатлел свои ощущения: «Мне было хорошо от людей, от времени, от силы, которая переполняет нас всех; от того, что мы — мы! Это иначе не объяснишь… Да, я временами взлетал, и аудитория взлетала — это восторг бытия, воображения, надежд… Я говорил открыто, прямо, брал широко и жил каждой секундой этой речи, этой встречи. Я хотел праздника!.. Страшная внутренняя устремленность, восторг, видение будущего передавались аудитории, волновали души людей…»
И у микрофона Вишневский сохранял это чувство слитности, единства с согражданами, так же жил — мыслил, переживал, волновался, убеждал, звал к победе. Бойцовский темперамент, эмоциональная обостренность восприятия жизни, редкий дар импровизации, отточенное ораторское мастерство, живая разговорная речь, умение повторить важную мысль еще и еще раз, но всегда по-новому, — счастливое сочетание этих сторон своеобразного таланта говорило само за себя: казалось, что он был рожден для радио.
Именно Всеволод Вишневский одним из первых показал, какие огромные выразительные возможности заложены в природе эфира[42]. Как это ему удавалось? Прежде всего благодаря привлекательности самой личности писателя — человека целеустремленного, преданного партии и народу, ищущего, несгибаемого, постоянно растущего и совершенствующегося.
И в годы Отечественной войны он оставался неутомимым читателем: целые груды книг, журналов, газет «перевариваются» им, как правило, в ночное время.
Могучие силы сокрыты в народе, их пробудила революция, и теперь мы непобедимы. С таким внутренним настроем перечитывает Вишневский Горького и Успенского, Чехова и Бунина, сличая русское «вчера» и «сегодня». Он видит и противоречивость творчества И. Бунина а не случайно записывает для себя: «Сильно, злобно, талантливо». И дальше: «Читаю Бунина… Мизантроп! Какая тяжкая, тупая, безнадежная жизнь изображена им в „Деревне“. Если бы Россия была такой, разве мыслима была бы нынешняя победа?.. Наш Человек оказался выше, умнее, отчаяннее, шире и глубже…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});